Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

Как сделать детей счастливыми? — В который раз задаёт себе вопрос Давид. — Вот и у сына всё наперекосяк. Это я виноват, не угадал, не распознал его, не направил.

Потакал ему уповать на свой поэтический талант, но не внушил, что ко всякой способности, увлечённости должна прилагаться могучая сила воли. В противном случае получается что-то вроде легкой ряби, кругов на воде — вот они есть, и тут же их нет. Я подогревал интерес сына к литературе разговорами о невозможности выразить в точных науках самое главное — радость и боль души, чувство отдельности и сопричастности людям — то, чем жив человек. И ещё я старался научить Лёню видеть ситуацию как бы со стороны; в частном разглядеть общее, в случайном — закономерность. Это умение отличает переживание художника от крика несчастного влюбленного. Подобные разговоры ориентировали внимание, мысли; Лёня заметно веселел, становился уверенней в себе, появилось даже что-то вроде снисходительной усмешки. А вот терпению, умению работать не сумел научить. Думал само собой образуется, сам поймёт.

Я ведь тоже на своей шкуре соотнёс, что к чему в этом мире. Вот только сознание необходимости вытеснило веление души, которое так и не оформилось в чёткое стремление. Тут ещё важно с чего начинаешь. В голодные послевоенные годы я только и мог устроиться подсобным рабочим в слесарную мастерскую. Работа нехитрая: подай, убери, сбегай, принеси. Пытался научиться слесарному делу, но оказался самым неумелым учеником, если резал по намётке жесть — получалось криво, выточенная гайка не наворачивалась на болт. «Руки не из того места растут, — раздражался мастер, — быть тебе всю жизнь подметалой». «Ну, ты, задумчивый, уберись, не видишь — телега едет!» — кричали мне. Я отскакивал от катившего на меня автокара и метался в поисках пятого угла. Ужасно мучился сознанием своей никчемности, понимал — сам виноват, но ничего не мог изменить.

Хотел спрятаться в любовь — защититься любовью. Мечтал встретить девочку, которая жила на соседней улице, потом она со своей мамой уехала куда-то. Та девочка умела рисовать желтую луну на черном небе и знала наизусть главные города разных стран. Девочка эта представлялась мне прекрасной бабочкой с крыльями цвета радуги. Увидит меня и остановится. Я спрошу: «Ты ждешь кого-нибудь?» Она скажет: «Тебя!», а потом узнает, что я изобрел вечный двигатель — никто не смог, а я изобрёл.

Как давно это было и как недавно, в памяти живы запахи металлической стружки, машинного масла, широкое, с вздёрнутым носом лицо мастера, насмешки слесарей.

«Ну, ты, задумчивый, не путайся под ногами!» — кричали мне не только мастера, но и сверстники — мальчики подростки. Я ничего не мог, а они могли всё — ловко обтачивали детали, пили наравне со взрослыми неразбавленный спирт, серьёзно, со знанием дела, матерились и кололи свиней.

Каждое утро, боясь опоздать на работу, я спешил в холодную, продуваемую сквозняками, грязную слесарку, где смотрели на меня как на местного дурачка.

Чувство подавленности, обособленности от других вызывало желание уединиться, чтобы выжить, надо быть одному. Потом, будучи взрослым, стал рассуждать над тем, что первично: невозможность приспособиться к действительности предшествовала сознанию своей отдельности или, наоборот, неосознанный поиск себя помешали вовлечённости в конкретное слесарное дело.

В юности трудно оставаться в клетке наедине с собой. И я решил превозмочь себя и сделать то, что могут другие, зарезать кролика, например. Связал кролику задние лапы, подвесил вниз головой, взял нож, поднес к горлу несчастного зверька и начал пилить. Нож оказался тупым, кролик кричал человеческим голосом, а я — незадачливый резник — пилил, преодолевая ужас. Прекратить бы это истязание, но было поздно — кровь текла широкой струёй. Истошный крик превратился в хрип, потом в легкий свист и, наконец, смолк.

На всю жизнь запомнились окровавленная тушка кролика и ужас содеянного.

Тогда же понял: себе нужно сжать горло до предсмертного хрипа, себя заставить делать то, что не хочется или не получается. И я усадил себя за учебники седьмого класса — решил в техникум поступать. «Нужно сосредоточиться, — уговаривал я себя, не спешить, всё равно бежать некуда. Вникнуть, запомнить, доделать до конца».

С первого раза не поступил. Бросить бы эту затею, но работа в слесарке, где меня держали за недоумка, заставляла снова взяться за книги. Учебник ночью под настольной лампой давал надежду на перемены и спасал от бессонного лежания.