Филип Дик - Мэри и великан

— Помощь нужна? — спросил он.

Она показалась из кухни — стройная, высокогрудая фигурка в дверном проеме.

— Можешь сделать пюре, — сказала она.

Скорость, с какой она перемещалась по кухне, впечатлила его.

— Ты, наверное, много помогала матери.

— Моя мать дура, — сказала она.

— А отец?

— Он… — она заколебалась, — гнусная козявочка. Только и знает, что пить пиво да смотреть телевизор. Потому-то я и ненавижу телевизор — сразу перед глазами он в своей черной кожанке. И в очках, этих его очочках в стальной оправе. Смотрит на меня и ухмыляется.

— Чему?

Казалось, она не может больше говорить. Ее лицо помрачнело и застыло; тончайшие морщинки беспокойства стянули и исказили ее черты.

— Дразнит меня, — с трудом выдавила она.

— По поводу?

Превозмогая себя, она заговорила:

— Однажды — мне было, наверное, лет пятнадцать-шестнадцать, я еще в школе училась — я вернулась домой поздно, около двух ночи. Я была на танцах, в клубе — там, на холмах. Когда я открыла дверь, я его не заметила. Он спал, но не в их комнате, а в гостиной. Наверное, выпил и вырубился. В одежде, даже в ботинках, он лежал враскоряку на диване, а вокруг — газеты и пивные банки.

— Тебе не обязательно это рассказывать, — сказал он.

Она кивнула.

— Я проходила мимо. И он проснулся. Он увидел меня; на мне был длинный плащ. Думаю, он перепутал — не сообразил, что это я. Короче, — ее передернуло, — он схватил меня. Все случилось так быстро, что я даже не поняла. Даже не сразу его узнала. Я решила, что их двое, — она горько улыбнулась, — в общем, он уложил меня на диван. В одну секунду. Я даже ахнуть не успела. Он ведь когда-то был очень красивым. Я видела его фотографии, когда он был молодым, когда они только поженились. У него было много женщин. Они открыто говорили об этом. Постоянно мусолили эту тему. Может, он сделал это рефлекторно; понимаешь?

— Да, — ответил он.

— Он был очень скор. Кроме того, он по-прежнему силен; он работает на трубопрокатном заводе, с большими такими трубами. Особенно руки у него сильные. Я ничего не могла поделать. Он задрал мне платье на голову и держал руки. Хочешь, чтобы я продолжала?

— Если хочешь — продолжай.

— Собственно, и все. Он не успел… ну, по-настоящему сделать это. Мать, должно быть, что-то услышала. Она зашла и включила верхний свет. Ему не хватило времени. И тут он увидел, что это я. Он, наверное, не знал. Я все время, каждый раз об этом думаю. Но для него это все шутка. Он считает, что это весело. Дразнит меня — то и дело подкрадывается и хватает. И его это здорово вставляет. Как будто игра такая.

— А мать не против?

— Против, но она никогда его не останавливает. Не может, наверное.

— Господи, — произнес Шиллинг; он был глубоко расстроен.

Мэри Энн подтащила маленькую стремянку и достала тарелки и чашки.

— И все они здесь, в этом городе: моя семья, мои друзья, Дейв Гор дон…

— Кто такой Дейв Гордон?

— Мой жених. Он работает за заправке «Ричфилд», водит грузовик. Ему даже в голову не приходит, что можно уехать куда-нибудь; для него это только и значит, что одолжить фургон на выходные.

— Да-да, — подтвердил Шиллинг, — ты о нем говорила.

Ему было не по себе.

— Иди, садись, — сказала Мэри Энн, взяла прихватку и наклонилась к духовке, — ужин готов.

После ужина, в восемь часов вечера, Шиллинг повез ее к закрытому магазину. Они погрузили краску в багажник «Доджа»; оба были взволнованы и даже немного напуганы.

— Ты так притихла, — заметил он.

— Я боюсь.

— А где теперь твой дружок, Пол Нитц? — Ему показалось, что это неплохая мысль. — Поехали, прихватим его.

Дружелюбный Нитц был рад оставить свои занятия и присоединиться к ним.

— Но не позже двенадцати мне нужно быть в «Корольке», — предупредил он. — Итон считает, что я должен показываться там хотя бы время от времени.

— Мы и сами дольше не задержимся, — сказал Шиллинг, — завтра же понедельник.

Уже втроем они перетащили наверх пожитки Мэри Энн, сложили их на кухне, обитой панелями красного дерева, и теперь трясли банки с краской и размягчали кисточки. Зажав во рту неприкуренную сигарету, Пол Нитц вылил в ведро каучуковую краску и стал размешивать ее сломанной вешалкой.

Прохладный ночной ветерок овевал их, пока они работали; чтобы не дышать краской, они открыли все окна и двери. Они стояли на стульях и красили потолок каждый в своей комнате, лишь изредка переговариваясь. Время от времени по улице, сверкнув фарами, проезжала машина. Соседей снизу дома не было; там не было ни света, ни звука.