Юрий Вигорь - Арбат

Варфоломей ошарашенно вскинул глаза на казаков, гарцующих на мостовой. Шашки их строго поблескивали эфесами и покоились, как в люльках, в омедненных кожаных ножнах. Впереди эскадрона восседал на кауром неспокойном жеребце предводитель воинства, крупный, плечистый мужчина с загорелым веселым лицом, правая щека синела зарубцевавшимся шрамом. Это был ставропольский писатель Василий Шуйский, в котором жила неспокойная душа переселенца из космических глубин писателя Генри Миллера. И надо сказать, Генри Миллер или, вернее, Василий Шуйский был настроен весьма серьезно. Крови он не желал. Но отбить свое имущество, отбить имущество русских писателей у иноверцев он жаждал всем сердцем. Чуть правее от него ехал на гнедом жеребце сам Заболотов-Затуманов, воинствующий гуманист, историк-практик.

Василий Шуйский подъехал к чугунным ажурным воротам вплотную, вытянул руку с шашкой и поддел ею громыхающую ржавую цепь с массивным замком.

Где-то во флигеле тревожно звякнула, а затем пропела альтом открывшаяся оконная рама, послышался ломкий, неуверенный баритон, вопрошавший спросонок кого-то: «Где охранник, этот чертов Ашот?» И тотчас, словно чертик из табакерки, выскочил из линялой от дождей, ржавой будочки у ворот заспанный, на ходу застегивающий штаны Ашот. Увидев казаков, он сперва обомлело застыл на месте. Ему помстилось, что это дурной сон и не надо было вчера мешать вино «Три пальмы» с пивом и водкой. В голове заплясали хороводом обрывки вздорных мыслей, и самой трезвой мелькнула мысль или обрывок сна: «Уж не снимают ли фильм, продолжение «Тихого Дона»? Но почему в Москве?»

Ашот бросил ключ от ворот наземь и побежал кособокой полупоходкой нетрезвой обезьяны в глубь усадьбы.

Поварская улица медленно отходила от сна. Зеваки замаячили в окнах. Варфоломей стоял, картинно облокотясь на метлу, как задумавшийся у ручья фавн, и с любопытством наблюдал за разворотом событий. Он был уверен на все сто процентов, что снимается фильм про революцию. И сейчас из усадьбы начнут вышибать бар.

Цепь на воротах не пришлось сбивать. От барского дома к воротам уже спешил с виноватым лицом то ли консьерж, то ли дежурный по «Дому Ростовых» — пожилой азербайджанец с небритым лицом, с усталыми глазами мудрого, не имеющего жилплощади раба, жившего в Москве без регистрации.

Как ни странно, но ресторанчики не пожелали держать охрану в самом «Доме Ростовых». Да и что здесь было воровать? Разве что старую мебель, сохранившуюся еще с коммунистических времен, да фотографии мэтров соцреализма, висевших вдоль коридоров и засиженных мухами.

Все три ресторана были на сигнализации.

И в это время невесть откуда вынырнул у ворот Аполлинарий Дрыгунов с томиком сочинений Фейербаха в руке. Он кликнул усталого раба, приветливо сказал ему: «Ну же, открывай, Мико!» И Мико покорно открыл ворота.

— Милости просим, — театрально поклонился казакам Аполлинарий Дрыгунов.

Василий Шуйский слез с коня, и они обнялись со скандальным писателем, как это принято у настоящих писателей: без лишних возгласов приветствий и лишних вздорных слов.

Заболотов-Затуманов тоже слез с коня и тоже обнялся с Аполлинарием Дрыгуновым, а после оглядел глубину усадьбы, обошел вокруг памятника Льву Николаевичу, поклонился ему и сказал:

— Ну что, граф, повоюем? Вы ведь боевой офицер!

А тем временем Шуйский отдавал команды эскадрону разместиться во дворе, ничего не трогать, рестораны не ломать. Старые барские пристройки во дворе для челяди были по распоряжению Дрыгунова освобождены для казаков.

На писательские деньги было куплено триста пакетов лапши быстрого приготовления «Тарас Бульба», и посреди двора был заварен в огромном чане коллективный суп для бойцов.

О пришествии казаков еще не успела проведать ни одна московская газетенка, а от здания посольства США уже спешили трусцой к «Дому Ростовых» корреспонденты и фотокорреспонденты «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост». И в то же утро появилось сообщение в Интернете, что казачьи полки вошли в Москву и судьба Российского правительства висит на волоске, а Путин срочно умотал в Форос и заперся на бывшей горбачевской даче. Домыслы, ложные сообщения хлынули, как из прорванной канализации, в иностранную прессу, и к десяти часам на Поварской уже было не протолкнуться от журналистов и зевак. Через час в Интернете появился еще один сайт, поведавший миру, что в Москве вспыхнуло восстание писателей, терпящих крайнюю нужду и питающихся объедками из ресторанов армян и азербайджанцев, захвативших писательские союзы и дома. Щедрые на выдумку журналисты разносили вести, что на улице Поварской писатели строят из пивных ящиков баррикады, доты и в перестрелке с азербайджанцами то ли ранен, то ли ушибся головой писатель Никифор Пелевин, обмотанный пулеметными лентами, а из-под огня его вытащил коллега, писатель Дмитрий Петрович Ликсперов. Похабник и скабрезный писака Владимир Сорокин-Задрочинский неожиданно высказал беспримерное мужество и бросился упитанной рыхлой грудью на азербайджанский дот.