Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

— Ты че, оглох? Давай доллары, говорю! — повторил хлыст.

— Откуда вы взяли, что я иностранец? — парировал я грубое требование на том чистом русском языке, на котором говорили мои деды.

— Наши зимой в шортах не ходят, — процедил преступник.

Я взглянул на свой мускулистый таз, облаченный в шелковые трусы имени Остина Рида. Вот тебе и тьфу! В спешке покидая студию Гурецкого, я забыл надеть кожаные брюки.

Хлыст дал мне прикладом в ухо, но я им даже не повел и, превозмогая мгновенно наступившую мигрень, принялся рассуждать на все купе:

— Дорогуша, вы только что произвели вторжение в мое privacy. [268] Личную жизнь (англ.). Трагедия России заключается в том, что в вашем-нашем языке нет эквивалента этому славному слову. Мы имеем дело с потрясающим пробелом в отечественном лексиконе.

Хлыст свирепо сплюнул. Лицевые карбункулы и отсутствие подбородка говорили о том, что то был классический криминальный мужичок малой величины, недоносок, недополучивший при зачатии полную порцию ДНК. Но я спокойно продолжал развивать свою мысль.

— Объявляю конкурс на лучший русский эквивалент непереводимого английского термина!

— Молчи, падло!

Хлыст размахнулся и снова стукнул меня, на сей раз по шее. Другой бы на моем месте окочурился, но я даже не ойкнул, хотя краем челюсти почувствовал, что у меня за шиворотом ширится шикарная шишка.

— Умоляю вас, не стреляйте! — смело сказал я. — Что будет делать без меня старушка-мать? У меня двое маленьких детей, любимые студенты. Пожалуйста, пожалейте путешествующего профессора. Вся моя жизнь еще впереди: мы Хакены отличаемся замечательным долголетием.

Хлыст опять врезал мне, на сей раз в живот, но я даже не отрыгнулся. Более того, несмотря на жестокую боль, с потрясающим самообладанием заявил:

— Я вам дам все, что у меня с собой и за душой.

Хлыст пнул меня пулеметом.

— Деньги, часы, документы.

Укоризненно вздохнув, я вытащил из кармана бумажник марки «Bosca» и снял с запястья именные «Gucci».

— Tu m’ennuies au superlatif, [269] Ты мне ужасно надоел (фр.). — бросил я.

Грабитель преступно прищурился.

— Ты что, бухой?

— О нет, мой милый тать, я никуда не собираюсь бухаться. Но представьте себя на моем месте. Я спокойно сидел и читал роман Вени Варикозова — малого Марлинского двадцать первого века, как вдруг в купе вторгаются лютые разбойники в виде вас и ваших коллег. А ведь я находился в том чудесном состоянии, которое мудрый Кольридж определил как the willing suspension of disbelief. [270] Добровольный отказ от недоверия (англ.). Увы, вы развеяли мои литературные иллюзии. Чтение interruptus! [271] Прерванное (лат.).

Я непринужденно почесал ноющую шею.

— Поймите меня правильно, дорогуша, я не сержусь, что вы нарушили мой покой. Вы и ваши коллеги члены de la minorité criminelle dans la société. [272] Преступного меньшинства в обществе (фр.). Как говорят в народе, столь колоритной прослойкой которого вы являетесь, деньги наши стали ваши.

Хлыст хищно хмыкнул и свистнул в десять пальцев. Купе наполнилось бандитами разных размеров и видов. Они медленно обступили меня и с уголовной угрозой тяжело задышали. Их физиономии были галереей Ламброзо, но это меня не смутило. Я вынул пачку «Capri» и беспечно закурил, почти пуская дым то в одни, то в другие порочные черты. Грабители захлопали глазами, не зная, бить меня или любить.

Лучший способ завоевать уважение преступника — это нанести ему личное оскорбление. Что я и сделал.

— J’ai un couteau, je vais te buter! [273] У меня нож, я тебя укокошу! (фр.) — воскликнул я и повел ручкой «Cross» перед носом самого большого бандита, белокрысого верзилы высшей киллерской категории. На нем была тельняшка, пулеметные ленты крест-на-breast [274] Груди (англ.). и грозди гранат на конфузе, а с ремня свисал тлеющий огнемет. На плече бандит держал громадный геттобластер, который орал песни «Любэ». Рваные ноздри и клеймо на лбу «Раб КПСС» свидетельствовали о том, что великан был ветераном советской каторги. Прочие преступники подобострастно на него посматривали, из чего я заключил, что это их главарь.

— Я совратил твою мать, — сказал я, открыл стоптанный номер «Пращура» и демонстративно зачитался, краем глаза, однако наблюдая за реакцией верзилы.

Тот открыл рот, обнажая фальшивую фарфоровую фиксу, но от изумления не смог произнести ни слова. Так он стоял передо мной, беспомощно глотая купейный воздух в присутствии своих подручных и с каждой секундой теряя репутацию киллера, которая столь много для него значила.