Эльмира Нетесова - Забытые смертью

— Ты говоришь так, как будто я умер.

— Ты жив, сынок. Судьба пощадила. Успел я вовремя. И мать дождалась тебя. Ты знаешь, как трудно ждать сына? Не знаешь… А было… Из-за меня иные не дождались. С войны. И уж не дождутся. Верно, и теперь оплакивают своих ребят. А их слезы на моей судьбе пеплом легли. Целыми сугробами. И уж не растают никогда.

— Тебя Героем назвали, а ты сетуешь? Разве мы войну начали? Они! За что себя коришь? Если у меня что-то не сложилось, кто же виноват? Сам дурак слепой!

— Ничего случайным не бывает, Коля. Нет понятья невезучести, есть грехи. Не все замолить можно, не все прощается. Оно в памяти живет и через годы. Война, говоришь, не нами начата? Но и она не должна вестись вслепую. Нельзя сеять смерть всполошняк. Ведь даже звери знают предел ярости. Потому они живучей нас.

— Если б ты не убивал, убили бы тебя. Не немцы, так свои. За жалость к врагу. И как тогда? Ты не один, все воевали одинаково, — утешал отца Николай.

— Такого не бывает. А если и случается, не всяк задумается, что и за войну в дне завтрашнем ответить придется. Особо за тех… кто шел к нам с поднятыми руками. Без оружия. А мы — выполняли вслепую команду командира. Не задумываясь. Именно потому, что не мы начали войну. Зато теперь не спим. И видятся глаза тех солдат. Убитых в пяти шагах… Они тоже не верили — в жестокость…

Старик никак не мог согреться у огня. Его знобило. Нет, раньше он никогда не заводил подобных разговоров. Он отмечал каждый День Победы, много лет носил ордена и медали на выгоревшей фронтовой гимнастерке, любил свой планшет. Вспоминая Сталинград, Орел, Белоруссию, с гордостью рассказывал, как гнал он немца взашей с земли русской.

Он всегда ходил на парады, переписывался с однополчанами. Иные из них даже в гостях побывали. Может, это и продолжалось бы всю жизнь, не случись столько неприятностей в Колькиной судьбе. И старик понемногу изменился до неузнаваемости.

От его кипучей энергии, деловитости, уверенного голоса ничего не осталось. Он разучился настаивать и требовать. Старался меньше бывать на людях, избегал общения даже с соседями. И все чаще предпочитал одиночество.

Когда в дом, по старой памяти, просились журналисты или тимуровцы, старик отказывался говорить с ними, ссылаясь на нездоровье, недомогания.

— Женился б ты, сынок, завел бы дитенка, глядишь, ожил бы отец. Увидел бы смысл в жизни, свою нужность. Может, и пожил бы. Не то зачахнет с тоски. Пощади старого, — просила мать.

Колька отмалчивался. А когда попал в милицию, решил и вовсе никогда не связываться с бабами.

Он ничего не рассказал старику, как жестоко избили его в милиции в день задержания. Трезвым был. В протоколе записали, что доставлен в отделение в состоянии алкогольного опьянения. Когда он возмутился и назвал брехней — протокол отказался подписать, ему вломил кулаком в ухо здоровенный сержант. Попытался отмахнуться, получил по печени от дежурного лейтенанта.

Колька от злости потерял контроль над собой и накинулся вихрем на обоих. Но… Подоспевшие из коридора милиционеры быстро угомонили его. Навалились кучей. С дубинками, кулаками, сапогами. Они вбивали мужика в бетонные стены, втаптывали в пол, вымещая на нем злобу за то, что посмел он поднять руку на блюстителей порядка.

— Ишь, сучий выблевок — геройский сынок! Ряху откормил с бабью жопу! На свои кровные такое рыло не нажрешь! Знамо, как раскормился! Воровал, падлюка, прикрываясь своим старым тараканом! У! Блядское отродье! Всех бы вас к стенке, героев долбаных, с нашей шеи! — визжал сержант, влипая кулаками в лицо, виски, печень.

Через час Колька потерял сознание.

Вечером, когда в отделение милиции пришел отец, его не пустили к сыну. Сказали, что при задержании он оказал сопротивление милиции, оскорбил сотрудников нецензурной бранью, грозил расправиться с каждым. А потому отпустить Николая домой они не могут, а возбудят против него уголовное дело за хулиганство. И отделаться легким испугом ему не удастся.

Отец увидел багровый синяк под глазом лейтенанта, рассеченную бровь и опухшую щеку сержанта.

Вся оперчасть милиции подтвердила хамское, недостойное поведение Кольки в отделении милиции. И отец был вынужден поверить. Пошел к своему другу-военкому с просьбой о сыне. Тот, приехав в милицию, потребовал открыть Колькину камеру.

Милиционеры долго отказывались подчиниться, пока военком не позвонил от дежурного начальнику милиции. Тот сам пришел вниз. Взял ключи. Когда открыл камеру — глазам не поверил. Кольку он не узнал.