Эльмира Нетесова - Забытые смертью

А однажды вечером, когда бригада вернулась с работы, Фелисада подозвала Володьку и сказала на ухо:

— Тебя ждут.

Она указала на Музу, сидевшую на берегу, та рисовала. Увидев Володьку, встала. И, поздоровавшись, объяснила, что решила навестить его. Заодно показать новые работы.

Они сидели допоздна на громадном валуне, прогретом за день жарким солнцем.

Тесно прижавшись плечом к плечу, рассматривали работы друг друга, о чем-то спорили. У их ног, вздыхая и смеясь, бежал могучий Алдан.

Он все слышал…

— Ты не жалеешь, что приехал сюда?

— Конечно нет. Я нашел здесь тебя и себя, — признался Володька тихо.

— А я так хотела тебя увидеть! — покраснела Муза от собственной смелости и предупредила, что она будет приезжать теперь каждую неделю…

Во сне Володька сегодня не стонал. Но почему снилась ему сегодня Аленка с глазами Музы? Парень проснулся.

«Значит, снова любовь? Не зря же ее зовут Музой», — ответил он себе, улыбаясь.

Левона в бригаде Никитина звали начальником. Скорее всего за его прошлое, о котором немало были наслышаны лесорубы. Да и то, надо правду сказать, считался этот человек и впрямь большим начальником — настоящим директором кладбища. А потому в рабочем поселке знали мужика все. Не было семьи, которая поневоле не знакомилась бы с этим человеком. Они шли к нему с бедой и просьбой — пристроить их умерших родственников на удобных местах: поближе к центру кладбища — в сухом зеленом уголке погоста среди берез, сирени, тишины, подальше от сырости. Другие просили пристроить своего покойника рядом с родственниками, чтобы и на том свете свои не разлучались.

Случалось расширять ограды, сужать дорожки между могилами, чтобы остались довольны все — и живые, и мертвые.

Конечно, не за спасибо, не из уважения шел навстречу слезным просьбам. Долго ломался, упорствовал, отказывал, покуда дрожащие руки не опускали в его карман червонец либо четвертной. Тогда, пощупав кредитку, милостиво давал себя уговорить и разрешал пристроить покойника на облюбованном родней месте.

Левона в поселке звали Львом Иосифовичем. Бабы — Левушкой, старики — Левой. Но это в глаза. За спиной — шакалом, кровопийцей и сволочью. Мужики по пьянке и в лицо такое говорили. А случалось перебрать, подтверждали сказанное кулаками. Били больно, скопом. Прямо в гостях. На поминках. Куда Левона приглашали скорбящие родственники.

Мужики поселка как-то враз вспоминали Левону всю его родословную и грозили закопать живым.

Директор кладбища убегал из гостей помятым, но гордым. Знал: придет время, обратятся обидчики к нему с просьбой и уж тогда он им все припомнит…

И приходили. Куда же деваться? Лихая беда никого не минула. Скреблись в окно иль в дверь просящие. Умоляли понять и помочь.

Левон, состроив деловую гримасу, указывал им на заболоченные углы погоста, заросшие бурьяном и чертополохом. Ни за что не хотел слушать увещеваний. Их мольбы не смягчали его сердце. Никаких денег от них Не принимал. И в разговоры не пускался Два, а то и три дня уламывали они Левона. Но… Директор кладбища оставался неприступным. И, понурив головы, копали могилу родственнику на сырых торфяниках опальные мужики, кляня минутную вспыльчивость.

Помянув покойного на могиле, мужики возвращались злыми. Проходя мимо дома Левона, грозили сжечь «вонючий склеп шакала» и его живьем поджарить в огне. Называли человека так, словно хуже его во всем свете не было.

Но не со всеми враждовал мужик. Были у него в поселке и свои друзья-приятели, к кому он мог зайти запросто, в любое время, где ему всегда открывали двери и были рады, как родному.

Поселок назывался красивым, чистым именем Родники. И пригожее его на всей Смоленщине, да и на земле, такого же не сыскать.

Сам Левон родился в Батуми. И отец, и мать его были родом из Грузии, но считал Родники своей родиной. Да и поселковые никогда, ни по какой пьянке не называли его пришлым, чужаком, не советовали уезжать к себе. Они били его за свои обиды. И давно запамятовали, откуда взялся в их поселке этот смолисто-черноголовый человек, с глазами черней ночи, с лицом цвета вечного загара, с ругливой глоткой, способной материться сутки напролет, не охрипнув, не устав.

Поселковые не раз дивились такому умению. И где только нахватался человек? Но, вспомнив все, вздыхали тяжко. Конечно, здесь, от них. Больше негде было. Да и не у кого.

От родителей Левон подробно знал, как их семья оказалась на Смоленщине.