Джон ОФаррелл - Это твоя жизнь

Несмотря на бьющие в глаза софиты, я смог разглядеть в зале немало лиц — к удивлению, многие из них мне улыбались. Оставалось только гадать, не та ли это милая, сочувственная улыбка, которую дарят старому псу перед тем, как ветеринар усыпит беднягу. Может, они так приветливы, потому что это благотворительная передача в прямом эфире? Никто не шикал и не свистел. Не настолько я интересен, чтобы вызвать такую реакцию. Они просто сидели и ждали, пока я закруглюсь, — так терпеливые семьи в зале отлета не дают испортить себе отпуск, если рейс задерживается. Смотреть прямо в зал стало невыносимо, и львиную часть монолога я отбарабанил, уставившись в пол. К полу прилепился кусок синей изоленты. Неряхи, подумал я. Уж к такому-то важному мероприятию можно было и получше подготовиться.

И как раз когда мне удалось все-таки пропустить изрядный кусок — моя первая творческая инициатива, — случилось необъяснимое. Они засмеялись. Последнюю произнесенную фразу я считал остроумным наблюдением насчет компьютеров, и хотя заключительная шутка была не лучшей в монологе, смеялись они просто здорово. Я удивленно поднял взгляд, почти разозлившись, что меня так грубо прервали. Зрители засмеялись сильнее. Похоже, атмосфера улучшалась. Я снова вызвал смех — настоящий, сильный, по второму заходу, как бы рикошетом. По-моему, до них дошло сказанное, и моя поза поневоле изменилась: я выпрямился и расправил грудь, из поверженного пленного преображаясь в героя, набирающего очки. Бестия, сидевшая передо мной, была непредсказуема и опасна. Она внезапно очнулась от спячки, и мне показалось, что на миг я ее очаровал. Но, разбудив зрителей, я испугался, что в следующий миг они восстанут против меня.

Третья волна смеха озадачила меня больше всего. Я еще не закончил эпизод, смеяться было не над чем, и все же зрители разразились восторженным хохотом и рукоплесканиями. Дежурная реакция юмориста на такую неожиданность — осмотреть свои брюки и сказать себе: «Они смеются? Проверь ширинку!» Эта остроумная импровизация не пришла мне в голову, я пребывал в полном смятении, с трудом подавляя панику. И тогда до меня дошло, что они смеются вовсе не надо мной; что-то иное удерживало их внимание, что-то иное развлекало их. Они снова захохотали, мощная волна смеха прокатилась от партера до галерки, и опять ее вызвала вовсе не моя речь. Я прекратил поток слов и постоял секунду, безутешно глядя на зрителей. «Сзади!» — заорал восторженный голос из партера. Меня сделали простым статистом в каком-то масштабном розыгрыше, о котором я не догадывался. Я медленно обернулся проверить, нет ли в самом деле кого-нибудь сзади, и был поражен невероятным видением, сверхъестественным призраком, самым удивительным, непонятным и поразительным явлением, какое только видел за всю свою жизнь.

Позади меня в своем фирменном пиджаке с искрой и галстуке-бабочке стоял Билли Скривенс и ухмылялся мне.

Через несколько недель после того, как святой Петр был свидетелем распятия Иисуса Христа и лицезрел смерть Господа и учителя своего, он встретил Иисуса, шедшего по дороге в Иерусалим. Для него это, думаю, стало шоком, хотя Петр был парень крепкий и, верно, справился с этим получше меня. Тем более, он знал, что Иисус — Сын Божий, и, пораскинув мозгами, мог быстро смекнуть, что к чему. Но я стал свидетелем гораздо более странного явления. То есть Билли Скривенс, конечно, большая звезда и весьма разносторонний артист, но восстать из мертвых? По-моему, такой трюк не по плечу даже самому великому таланту.

Сказать, что мой мир перевернулся вверх тормашками, все равно что не сказать ничего. Все мое существование в мгновение ока обесценилось. Покойная сверхзвезда, чьим старым другом я себя называл, чей труп ограбил, присвоив себе статус знаменитости, чьи юмористические сокровища похитил, а потом преступно извратил, пока он стоял и слушал за кулисами, — в общем, такой ситуации трудно найти идеально простое объяснение.

Билли постоял секунду, улыбаясь мне, как призрак Банко. [63] Генерал Банко — персонаж трагедии У. Шекспира «Леди Макбет», убит по приказу леди Макбет. Я в ужасе застыл. И оглянулся на двухтысячный зал, ожидая, что они разделяют мое непонимание и удивление, надеясь на какую-то солидарность в миг откровения, но все хохотали надо мной, наслаждаясь моим немым замешательством.

В первую секунду сработал первобытный инстинкт выживания — бежать, бежать отсюда прочь. Хорошо говорить, а как сделать? Я ведь стоял на сцене перед двумя тысячами людей, и меня в прямом эфире показывали по национальному телевидению. Но я все равно рванулся к огромной деревянной бутафорской двери, однако та была накрепко заперта. Под восторженный визг зрительского трибунала я лязгнул большой металлической ручкой, крики и аплодисменты приветствовали мой ужас, а сзади, простирая руки, на меня надвигался ухмыляющийся зомби. Что он хочет? Обнять или задушить? Откуда мне знать. Дверь не поддавалась. Меня загнали в ловушку на сцене и бросили одного, чтобы я стал легкой добычей этого людоеда от индустрии развлечений.