Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

Она дважды устраивалась работать в школу, и оба раза не вышло.

И тогда она стала железнодорожницей.

Или вот Гущин, академик, хотя уже и не самый молодой. Уж казалось бы, все на месте. И жена, и дети. И дом полная чаша. А друзей нет. Они, конечно, появятся, но пока нет… И вот жена Гущина мне как-то рассказывала:

— В Болгарию с Сашей собираемся. Человек должен видеть мир, ты согласен?.. А может быть, в Англию поедем. Английские туманы посмотрим. Нельзя же сидеть на одном месте, ты согласен?

Она рассказывала, я слушал, а Гущин угрюмо молчал.

Или вот Сергей Чекин, брат Вали. Он уже сейчас был замом директора небольшого ресторана. И чувствовалось, что это только начало. Когда мы к нему пришли, Чекин показывал нам всякие грамоты, вымпелы и говорил о предложениях перейти на хозяйственную работу.

— На хозяйственную! — сказал он с нажимом.

А пришли мы трое. Дужин Олег, Тиховаров и я. Чекин узнал нас, обрадовался. Но засиживаться с нами не стал:

— Работа.

Так и сказал. И глаза у него были соответствующие. Деловые. Он выпил полрюмки коньяка (какого-то особенного, который он для нас отыскал), выпил и сказал. С той же интонацией:

— Работа.

Так что кончили мы вечер у Олега Дужина. И это, собственно, отправная точка всего рассказа. Вот он, вечер. Тиховаров, Дужин Олег и я — втроем… Сидим и вспоминаем.

Или представляем. Стараемся представить, что Валя Чекина едет сейчас в поезде, Гущин думает о том, что нет у него друзей. Хроменькая Женя Лукова провожает сейчас до метро какую-то веселую компанию. Ну и так далее. И все это происходит именно сейчас — когда мы сидим и разговариваем.

А затем другая минута. Олег Дужин читает из Пушкина — воспламенился и читает:

«И в бурях, и в житейском горе» — это, разумеется, для всех нас. А «в мрачных пропастях земли» — это для погибшего нашего Дягилева и рано умершей Наташи Тучковой.

И это самое «Бог помочь» мы желаем всем нашим. И Дужин еще раз читает. Уже как бы под занавес:

здесь он делает глубокий вздох:

Василий Панин, счастливый, подошел к Вале.

— Ах ты, моя красавица, — заговорил, заворковал он.

Он обожал жену. Он заходил то справа, то слева. Сиял. Он мог вот так часами разглядывать Валю. И, как он сам выражался, «облизывать ее с ног до головы».

— Ну хватит тебе, — сказала Валя.

Но он не мог угомониться:

— Красоточка ты моя! Вот ведь какая у меня женушка!

Василий состоял как бы из двух половинок. Первая была лирической и нежной. Он обожал свою Валю. Вторая была не лирической. И не нежной. Это когда он ревновал или поучал Валю, как нужно относиться к профессии проводника. Валя в таких случаях только отмахивалась и говорила:

— Опять какая-то муха укусила.

Или старалась его отвлечь:

— Ты, когда в райцентре был, детских рубашек на лотках не видел? Вроде бы по трешке?..

Был поздний вечер. Ночь. Поезд мчал… Василий сидел рядом с женой в своем купе для проводников. Он очень хотел спать, но не мог себе этого позволить.

— Ну и пассажиры сегодня, — сказал он жене. — Никак, дьяволы, не улягутся.

— А тебе жалко?

— А чего по вагону шастать? Напился воды — и в купе.

Василий явно находился в состоянии, когда он поучал и ревновал. Проводница (Валя? Валечка?.. Валентина Ивановна?) промолчала. Она сидела рядом и равнодушно вязала на спицах. Вагон покачивало. Ночь как ночь.

— Спать ложись, — сказал Василий.

— Твоя очередь.

— Очередь не очередь, а ложись спать.

Проводница, не отрываясь от спиц, ответила:

— Мое дежурство. Сам спи.

— Знаю я тебя, — Василий вскипел, но сдержался. — Либо заснешь, либо заболтаешься. И опять украдут что-нибудь общественное.

— Ничего не засну.

— Ну, как же тогда крадут у нас?..

— Не знаю, как крадут.

— А с бородачом? Болтала, а? Небось про любовь да про ночку лунную. «Ах, поглядите, как луна на наш поезд глядит!» — передразнил Василий.

Проводница покраснела, но не ответила. Сказала только:

— Болтай…

— Ведь стыдно!.. Стыдно, понимаешь ты это слово?

Василий перешел на свистящий шепот:

— И ведь все в твое дежурство случается.

Василий передохнул:

— Неправда, скажешь?

Проводница промолчала.

— У тебя скоро и простыни, и полотенца — все утащат. Вагон от поезда отцепят, — фыркнул Василий. — Будешь стоять в какой-нибудь степи, смотреть на луну и думать, что едешь!