Николай Ивеншев - Дикое мясо

Лицо у мадам то бледнело, то краснело, наливалось кровью. Мне почудилось, что мадам сейчас не выдержит и кинется терзать всех подряд: грызть нас, рыть землю, обламывать чинару. Все же альфонсы — не боксеры. Они постепенно от боли, от песку в глазах, от усталости остывали. Они уже ждали условного сигнала от мадам, теперь- то она натешилась. Действительно, мадам трясущимися пальцами разыскала в ворохе одежды зажигалку, щелкнула ею.

Михаил с Борисом остановились. Михаил еще загребал ногой и тряс ;чубом, Борис хитро щурился. Мадам, равнодушно прикуривая, откинула назад свои смолистые волосы. Быстро же она успокоилась.

— А теперь, лапоньки мои, фокус, — многообещающе улыбнулась мадам и поднесла уголок стодолларовой купюры к трепетному язычку зажигалки. Валюта сопротивлялась. Треугольник пламени отпрянул от бумаги. Но ненадолго. Вскоре огонь ужалил ассигнацию. Факир был трезв, фокус удался. Все мы, завороженные необычным поступком, внимательно проследили за догоранием купюры.

Даже мне от этого обмана стало худо. Ведь альфонсы честно бились на кулачках, и они вполне заслужили. Каждый. Кто разберет — кто из них победитель!

Вот когда мадам Брайловскую подвело чутье. Она поддельно зевнула: «Не пора ли, ребятушки — козлятушки, свою мать свезти…»

— Твою мать! — ругнулся Борис и схватил мадам за запястье. Он проблеял: — А де — е-енежки?

— Не — ту — ти, все вышли, — отпарировала мадам.

Цыган Миша ошалело хлопал глазами.

— Где подтяжки, где твои подтяжки и ремень? — закричал на него Борис. И тут же продолжил подслащенным голосом. — Сейчас мы у нее все до копеечки вытрясем, на уши будем ставить. Поволокли ее к чинаре!

Кроме любопытства на лице у мадам Брайловской ничего не было.

— Подтяжечками, подтяжечками, подарочком ее прихватим, — приговаривал Борис.

Мадам не сопротивлялась, но и к чинаре не шла, валилась с ног. И ее любовники подтащили женщину к сухому дереву.

— Вашу божественную ручку, вашу ослепительную ножку, — изгалялся Борис. — Не брыкайся, малютка!

Японскими подтяжками и брючным ремешком крепко они притянули мадам к сухому стволу. Я не кинулся защищать мадам, хотя и любил ее. Скорее всего, я боялся этих разгоряченных дракой и обидой самцов.

— Будешь у нас, как этот… из книжки… сама же рассказывала, — приговаривал Борис, — пра — а-а — ведницей!

— Во — во — во! — хохотнул Михаил. — Тарас Бульба женского рода.

— Но в два счета отпустим, стольчничек выдашь и вы — ы-се! В кошель твой не полезем, а чтобы сама выдала, собственной ручечкой. Что мы, разбойники?

Мадам глядела на них насмешливо, зрачки сузились.

— Тогда мы завтра на зорьке распутаем. Ночку комаров покормишь, в песочек помочишься, — тоненьким голосом сообщил Борис.

— Дуйте на все четыре, — был ответ.

Она смеялась над ними. Она была сильнее.

— Лучше от комаров загнуться, чем с вами, вареной вермишелью, дело иметь… Стю — ю-дент, ты тоже с ними мотай!

Это «ю» окончательно меня добило. Я вообще чувствительный.

Заспешили к трамвайчику. На ветхой посудине той весь декор тот же, те же и действующие лица. Сдается мне, что и красномордый вещатель посажен здесь специально для развлечения публики, как на прогулочных судах жигало.

Из корзины краснобая по — прежнему роскошно росла свекла. Откуда — в мае? Фантастика!

Рядом с философом восседала пухлощекая девица и обсасывала карамельку — петушок на палочке. Она косилась на нашего смазливого, хмурого Бориса. Глаза у девицы коровьи.

— …только смирение нас спасет. Возьмем друг друга за руки, отдадим ближнему последнюю картошку, переименуем поселки… Откуда вот я еду? Называется поселок Северная Озвереевка. Разве могут в северной, да еще и Озвереевке нормально жить люди? Конечно, там все хищные, тигры, крокодилы.

Девица дососала леденец и стала облизывать спелые губы. Теперь она беззастенчиво пялилась на моего спутника. Я, чтобы окончательно не озвереть от проповедей двуликого философа и от слюней пухляшки, удалился на корму трамвайчика. Слава Богу, тут ветер посвежее, тут вода кипит за винтом. Это успокаивает. Но недолго я был одинок. На плечо легла ладонь Бориса. Он воткнулся губами в мое ухо:

— Ты вот что, ты сейчас возвращайся назад. Попугали ее и хва. Отвяжи мадам. Не дай бог… что… Сядем!

Буровил, буровил, словно я с приветом, словно я не знал, что нужно вернуться на Косу, что так, как поступили альфонсы, так нельзя, что они сами попали в ловушку.