Николай Ивеншев - Певчая кровь

Умным английским джентльменом еще в середине девятнадцатого века было доказано, что все великие открытия совершаются на голодный желудок. Я на сто процентов уверен, что даже изобретение холодильника, и то было сделано не ожиревшим бюргером, а каким‑нибудь субтильным кнехтом с крепкой слюновыделительной системой. Бред, парадокс? Как хотите — так и считайте!

В моем холодильнике, на нижней полке, сиротливо стояла трехлитровая банка с модным рисовым квасом. Полкой выше, прямо под лучами лампочки, радовала взгляд небольшая горбушка ноздреватого российского сыра. Я нюхал ее и вспоминал слова баснописца Крылова: «Сыр, как и женщина, как и груша, должен быть немного подпорчен».

Согласитесь, что не мог я, чревоугодник, сразу, как пришел из магазина, так с порогу и накинуться на этот сыр и, уподобившись удаву, проглотить свою порцию.

Сыр был рыхл, как кустодиевская купчиха. И все же я решился. Одновременно со щелчком холодильника (он открывался не беззвучно), я услышал требовательный звонок у двери. Так в нашей семье никто не звонил. Люба, жена, прикасалась к кнопке звонка испуганно, всех'да боялась электричества. Димка, сын, дребезжал им, тоже слегка касаясь. Так мог звонить только человек с гусарскими замашками моего студенческого друга Володи Васютенко. Но где тот друг? И что тот друг таит в своем холодильнике? Белую, ноздреватую, полуобморочную прелесть такого же сыра со слезой? Или его холодильный аппарат до отказа набит банками печени трески? И, может, в кармашке дверцы сгыддиво прислонилась к микстуре Квате- ра газетой заткнутая бутылка портвейна?..

Хм… На пороге, пытаясь шагнуть в прихожую и тесня меня острым, укутанным в скользкую материю животом, горячилась цыганка, разумеется, пиковой масти, разумеется, неряха, и особенно грязны ее руки.

Это все происходило стремительно: теснение животом, хватание моей ладони и победный марш в прихожую. Пообок от беременной цыганки с животным спокойствием жевали бутерброды с колбасой два цыганенка. Колбаса была толще, чем ломоть. Но еще толще и сочнее были языки цыганят. Они смачно облизывались и очень внимательно изучали меня спелыми, влажными глазами.

На секунду я вспомнил картинку из детства, связистов. У них есть такая палочка — выручалочка с хомутиком. Этот хомутик чувствует зарытую в земле проволоку.

Роль палочки выполняла моя ладонь. Моя рука подвела цыганскую тройку к холодильнику. Вторая рука распахнула его и, о Боже, вложила в цветастый цыганский платок полукилограммовую сырную горбушку.

В холодильнике осталась только панацея от всех болезней — рисовый квас. Я успел заметить в глазах наглой и расторопной цыганки презрение, смешанное с недовольством. Цыганята тоже неодобрительно жевали свои бутерброды. Сыра им было мало? Может быть, хотели осетровой икры?

За цыганами захлопнулась дверь, и я ринулся на лоджию, убедиться, выйдут ли они или еще кого грабанут. Увы! Никого я не узрел. Цыгане исчезли. Никакого шума- гама. Мне показалось, что я во сне. Я кинулся к холодильнику, открыл. Сыра нет. Опять на лоджию. Цыгане исчезли без следа.

И вот тут‑то злость на себя и свой голодный желудок помогли мне сделать открытие. Скуден и скучен Чарльз Дарвин, почему‑то решивший, что люди произошли от обезьян. Я никогда не верил в эти бредни. Я всегда пожимал плечами и немного дурашливо с легким московским выговором тянул: «Где он взял этих обезьян на российских просторах? Если люди произошли от мартышек, то почему поумневшие животные от бананов и ананасов потянулись к нам сюда, на картошку, чокнутую проволочником? Хотя сейчас, да, люди и происходят от обезьян».

На лоджии, а ее достаточно густо оплетает виноградная лоза, на щебечущем балконе (сверху завелись воробьи) я и решил, я и сделал открытие. Люди произошли от птиц. Вот эти вот цыгане — от воробьев. Бывают ведь такие неряшливые, нахальные стайки. Они щебечут так, как будто автодворники елозят по сухому стеклу.

Но есть и другие типы воробьев. Они аккуратно подстриженные, с выбритыми затылками, все у них по команде, взлетают — опускаются, клюют и дерутся. Щебет у них быстрый — быстрый, словно крутится барабан старого нагана.

Есть воробьи — коммерсанты. У них больше, чем у других, выпяченная грудь. Тугая грудь. Некоторые из них, по- видимому, летают в загранку, недалеко — в Турцию. Эти воробьи почти что и не щебечут.

За все, за все на свете у них одна плата.

— Чирик?

— Чирик!

— Чик — чирик!