Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

«Что-то хорошее произошло, — вспоминал Карл. — А, ну да, стишок. Сейчас проверим». Он прикрыл глаза и легко прочитал без запинки все стихотворение. Значит, получилось.

Может, поехать послезавтра? Но это суббота, народу в электричке — не продохнешь, а стоять два часа стиснутым…

Нет, значит надо вставать, проверить рюкзак и идти в Универсам. Список сначала составить.

Слабое шевеление донеслось из кухни, Карл встал, сунул ноги в босоножки. Магроли сидел в углу за чистым пустым столом, опустив голову. Перед ним стояла большая черная бутылка, «бомба», ноль восемь, с красной этикеткой. Вермут, да еще советский.

— Сдурел? — поинтересовался Карл.

— Угу, — безрадостно признался Магроли, — ничего хорошего.

— Ты дывы, яка падла, — Карл наполнил чайник, включил плиту, — ну как можно жить, если плита называется «Лысьва»! Так ничего, говоришь, хорошего?

— Меня не любит «Искусство кино»! — опрокинул стакан Ефим Яковлевич, — и не печатает.

— Вот гадина, кому ты это говоришь! — У Карла даже дыхание перехватило. — Без году неделя в Москве, кугутская твоя морда, лимита поганая.

Магроли несколько оживился, поднял голову.

— Не говоря уже о том, что разделенная любовь… Ну ладно, какие планы? — он взял второй стакан, — нешто разделить с тобой эту участь, тем более, что тебе много. Заведешься еще.

— Не, не заведусь. Я сейчас, дядьку, к Женьке Волынкину поеду. Отлеживаться.

— А здесь ты что делал? Слушай, Фима, — придумал Карл, — поживи-ка здесь две недели. Только когда я приеду, — выметайся. Ты мне здесь не нужен со своей кисло-сладкой рожей.

— Я понимаю, — поежился Ефим, — только я поеду к Женьке Волынкину. Мне жилетка нужна, плакаться.

— Унитаз тебе нужен, — разозлился Карл, — ты же не плачешься, ты испражняешься, и все в друзей. Вот я напишу сценарий, там у меня будет спаренный герой: один — гудящий, поющий, сумасшедший, очаровательный Магроли, и параллельно с ним — унылый, плаксивый и нервный жидяра с каплей на носу, назову его, скажем, Женькой Марголиком. Похожи, как близнецы братья, и появляются поочередно.

— Нет, — сбросил локтем пепельницу Ефим, — появляются вместе, только вместе! У-у-у, — загудел он, — с таким альтер эго я бы чувствовал себя Карлом, если не Первым, то, по крайней мере, Пятым!

— Ну, уже лучше, — удостоверился Карл, — ладно, тогда я займусь уборкой, пол протру, особенно по углам, и, кстати, унитаз надо помыть. Унитаз, Магроли, — это лицо хозяина! Впрочем, ты это знаешь. А потом я пойду за покупками, и, может быть, принесу еще вина.

В прихожей застучало, щелкнул замок.

— Что ж ты дверь не закрыл, — с досадой сказал Карл, — кто там еще?

На пороге кухни появился Володя Репченко.

— Что ж вы дверь не запираете, — поздоровался он, обтер усы, взял Карла за бока и троекратно поцеловал. — Здоров, Фимуля, — кивнул он Магроли.

— Гадость пьете? — искоса глянул Репченко на бутылку.

— Садись.

— Нет, мужики, я по делу. У меня дед помер, я рассказывал, генерал-полковник. Так сейчас машина придет с наследством. Он пол-Европы ограбил, а ты теперь разгружай. Так что подсобить надо. А потом уже, как водится, в свободной обстановке…

— Мне ж за покупками для деревни, — взмолился Карл.

— Посидим, и сходишь, какие дела.

— Ладно, — вздохнул Карл, — только этого козла не возьмем. Все равно от него молока… — Отлежись, Фимочка, я скоро, часа через два.

— Пошли, пошли, — торопил Репченко.

— Слушай, Карла, — сказал он, когда они вышли во двор. — Ты мне печать нарисуешь? В трудовой книжке.

— В трудовой боязно, Вовка, — вздохнул Карл.

— Что ж я тебя заложу, что ли? — возмутился Вовка.

— Да дело не в этом. А вдруг не получится, книжку испорчу. Это ж не справка. Я не профессионал все-таки.

— Не испортишь, ты талантливый, — заверил Репченко. — Меня, понимаешь, знакомая тетка из управления торопит, — давай, Володя, освободилось место заведующего мясным отделом. Кто-то подсел.

— А ты подсесть не боишься?

— А что ты предлагаешь, на завод идти? Железки точить? Что я, декабрист? А у меня в книжке пробел в полгода. Неудобно.

— А когда надо?

— Да вчера…

— Ох, — вздохнул Карл, — теперь точно не напьюсь.

— Ну, шампанского можно.

Большая белая Лена Репченко была дочерью адмирала, Володя, большой и усатый, с повадками десантника, генеральским сыном, они любили друг друга с детства, с шестого класса, весело и непосредственно чувствовали они в жизни смысл, не обременяя себя рассуждениями о нем.