Лолита Пий - Бабл-гам

В квартире был относительный порядок, все на месте. Воняло окурками и одиночеством, словно я ушла вчера. На столе недопитая чашка кофе. Пепельница, в ней один бычок. Грязная посуда в раковине. Консервные банки в стенном шкафу. Моя плохо убранная постель. На батарее сохнет белье. На диванчике лежит раскрытая книжка корешком кверху. Я взглянула на название: «Чайка» Чехова. У меня не хватило сил даже вздохнуть. В ванной я нашла пустой флакон из-под дешевого обесцвечивающего средства.

На телефоне мигал автоответчик, я машинально нажала кнопку:

— Манон! Это Сисси! Где тебя черти носят! Если опять опоздаешь, Скот тебе шею свернет! Поворачивайся! Да, как твоя черепушка, лучше? Я уж боялась, как бы ты не загнулась от кровоизлияния вчера вечером, когда я налетела на тебя с подносом! Давай появляйся!

Сегодня, в пятнадцать часов тридцать пять минут.

— Манон! Поганка! Тебя все утро прождали! У девочек за завтраком работы выше крыши было! Двести приборов накрывали! Двести гребаных приборов! Вчетвером! Предупреждать надо, если прийти не можешь! Заболела, так предупреди! И на этот раз очень советую взять больничный! А то я тебе харю так разукрашу, что свои паршивые кастинги будешь проходить разве что на фильмы ужасов. И очень советую не опаздывать на обед. Дрянь!

Сегодня, в девятнадцать часов двенадцать минут…

Я отключила телефон и сняла платье. Мне хотелось только одного — спать или подохнуть. Не было сил даже пойти в душ. Я буду спать. А потом, завтра… Завтра, может, все как-то разрешится. Завтра все будет хорошо. Подумав о завтра, я почти улыбнулась, потому что все будет хорошо.

Я включила свет в комнате: над кроватью висели фотографии, не помню, чтобы я их вешала. Я подошла поближе. Это были не фотографии. Это были неровно вырванные страницы из журналов.

Это был Дерек.

Дерек на обложке «Форчун». Дерек на первой полосе «Монд», в связи с этим слиянием с Texaco. Длинное интервью с Дереком из журнала по декоративному искусству, на фото он позирует в своем доме в Сен-Тропе. Дерек на обложке «Пари-Матч». С Наташей Кадышевой. Дерек в Центральном парке, бежит трусцой рядом с Наташей, сгорбленной и рахитичной. Дерек кувыркается в траве с Наташей. Дерек на закрытом просмотре «Людей Икс 2 » с Хью Джекманом, Анной Пакуин и этой чувихой, которая лицо Guess. Дерек на лодке в Монако, в открытом море, и лицо Guess мажет ему маслом спину. Она строит гримасу. На ней «Ролекс», платье от Пуччи, шляпа в тон и очки в тон. Мирко показывает задницу в объектив. И снова Дерек и Наташа на Балу звезд. Дерек и Наташа вместе блюют перед VIР Room на Елисейских Полях, над которыми встает рассвет. А посередине, теряясь среди остальных фото, очень красивый черно-белый портрет Дерека, а рядом предполагаемая Наташа, в «Кав дю руа» в Сен-Тропе, но лица у Наташи не видно, потому что поверх него я наклеила другое фото. Свое фото.

Я спятила, по мне психушка плачет.

Всего этого никогда не было.

А где-то, наверное, в глубине моей души, того бездонного «я», о котором я до этого момента и не подозревала, еще звучала, словно очень издалека, эта проклятая музыка из «Полуночного экспресса».

ДЕРЕК. Под моими пальцами клавиши рояля, и я не могу извлечь из них ни звука. Я трясусь как одержимый, одержимый всем тем злом, какое во мне есть и какое я не в состоянии выразить. Мне чего-то не хватает, сам не знаю чего. Беру минорный аккорд. Красивые они, чужие аккорды. Смешно, но в этом ночном кабаке на меня только что смотрели с завистью. Ноты разлетаются у меня из-под рук, я вливаю в себя стаканчик виски, чтобы держаться, за окном никак не рассветет, спать я не хочу. Ночь темно-синяя, почти черная, и в лакированной крышке рояля отражается моя чертовски гнусная рожа. Вид дикий. За окном никак не рассветет. В этот час невозможно спрятаться от самого себя. Все люди с чистой совестью отдыхают, а я оплакиваю свою участь, извлекая из клавиш не свои, отторгающие меня звуки. Шопеновскую мелодию, ноктюрн, который я люблю, потому что он напоминает мне похоронный марш. В черноте лакированной крышки виден еще и мой безжизненный номер, моя пустая кровать, люстра больше меня, безжалостный блеск безупречно натертого паркета, бесконечная череда моих сгорбленных спин в зеркалах, стылый камин и Вандомская колонна, и меня тошнит. Я вижу все, что потерял. Рассвет. Человеческие лица. На самом деле, ничего особенного. Музыка светла и не выразима словами, а я мрачный и одурелый и буду играть, пока не рухну. В воздухе витает бесконечность, я протягиваю руки, чтобы схватить ее, музыка смолкает, и бесконечности больше нет. Не хочу, чтобы музыка смолкала. От нее исходит свет потерянного рая, синева воспоминаний, и я закрываю глаза, и я брежу, раскачиваясь в медленном ритме всего, что исковеркал и утратил. Спрашиваю себя, где те, кого я любил, и гляжу на паркет. Спрашиваю себя, когда все это кончится, и наверное — наверное, потому что никогда нельзя знать наверняка, — мне осталось меньше лет жизни, чем клавиш на рояле. И я почти этому рад.