Лиззи Дорон: Почему ты не пришла до войны?

— Разумеется, — ответила секретарша.

— Извините, — продолжала Елена, — мальчик подает хороший пример? Вы должны понять меня, Элизабет — моя единственная дочь.

— Да-да, конечно. Он чудесный мальчик, очень старательный.

— Благодарю вас, — ответила Елена с облегчением.

И мы отправились дальше.

Прежде чем постучать в дверь к предполагаемым родственникам, Елена решила совершить еще одну вылазку и отправилась к соседке с первого этажа.

— Я приехала из Тель-Авива, к родственникам, — сказала Елена открывшей дверь женщине. — Но никого нет дома. Вы не подскажете, где работает муж? Мы бы сходили за ним.

Маленькая, сухонькая женщина ответила:

— В городской управе.

— Что, он чиновник? — удивилась Елена.

— Кем он работает, я не знаю.

Когда мы ушли, Елена разочарованно произнесла:

— Это недобрый знак, в нашей семье не бывало чиновников. — Я почувствовала, как ее рука задрожала.

Наконец мы подошли к заветной квартире. На двери весела табличка: «Белла и Марек Мичмахеры».

Елена постучала, дверь сразу открыли. На пороге стояла женщина с таким толстым животом, что сразу было не разобрать, то ли она беременна, то ли не в меру упитанна. Широко и добродушно улыбнувшись, она предложила нам войти. Узнав, зачем мы пришли, она сразу попросила соседку сбегать за мужем.

— Может, и у нас наконец нашлись родственники, — с надеждой сказала она.

Пришел муж и поприветствовал нас на ломаном идише с венгерским акцентом, после чего стало ясно, что никакой он нам не родственник. Несмотря на разочарование, они угостили нас яичницей, маслинами, солеными огурцами и хлебом. Накормив нас, они посоветовали съездить в Мошав, что близ Хайфы. Там живет человек с такой же фамилией, и, раз уж мы оказались поблизости, имеет смысл его разыскать.

Елена вновь воспряла духом. Ближе к вечеру мы любезно распрощались с хозяевами и направились в вышеназванный Мошав, находившийся в получасе езды.

В самом начале улицы Елена поинтересовалась, где живет этот Марек. Мужчина в синей рубашке, коротких брюках и высоких сапогах, пропахших коровьим духом, ответил:

— Это Я.

Елена представилась.

— Я что-то припоминаю, — прикрыв дрожащие веки, произнес он на чистом идише.

— Хотя что я могу вспомнить? Из Польши я уехал совсем ребенком, а мои родители не общаются со мной.

Мы сели на скамейку, он спросил:

— Почему твоя дочь такая бледная и худая? Зачем ей это национальное тряпье? И почему ты не пришла до войны?

Елена промолчала. Марек продолжил и с вдохновением начал рассказывать, что уже давно примкнул к рядам сионистов, что в совсем юном возрасте отважился пойти против родительской воли и тем самым спас себе жизнь. Елена перечислила имена погибших и с горечью, почти плача спросила:

— Может, ты что-то слышал о них? Может, знал их?

Но он упорствовал:

— Я уехал совсем ребенком. Я ничего не помню, никого не знаю.

Было заметно, что ему хочется поскорее закончить разговор и убраться восвояси. Поднявшись, он вдруг обернулся и с гордостью заявил, что его израильское имя Меир Цабар, а Марек — это просто прозвище.

— Наконец-то мы нашли что-то общее, — сказала Елена. — В иммиграционной службе в мой паспорт записали, что меня зовут Хая. — Она широко улыбнулась. — Теперь буду знать, что Елена — это просто прозвище.

Мы распрощались, после чего, крепко сжав мою руку, Елена сказала то ли ему, то ли мне, но точно самой себе:

— Он такой же Цабар, как я Хая.

Дорога домой была долгой и темной.

На следующий день Соша спросила:

— Ну как?

— Все умерли, — ответила Елена.

И больше она никогда не искала родственников.

Школьная медсестра попросила меня зайти к ней на перемене и протянула запечатанный конверт.

— Сегодня же передай это маме, — велела она.

Открыв конверт, Елена зачитала письмо вслух:

— «Дорогая Елена, пожалуйста, приходите завтра утром в девять часов, мне нужно с Вами поговорить. Я хочу помочь Вам и Элизабет».

— Как мило, что она хочет нам помочь, — скривив лицо, произнесла Елена, и на следующий день отправилась в школу.

Сестра Кармела Гамзо была очень красивой женщиной. Она всегда носила зеленое платье и, как все школьные медсестры, белый халат, но у сестры Кармелы белый цвет казался белее, зеленый — зеленее, ее вещи были лучше выглажены и накрахмалены. Лицо у Кармелы Гамзо было вытянутое, смуглое, а из ее лебединой шеи струился низкий, теплый голос. Говорила она медленно, непрерывно вынуждая Елену повторять: