Николас Дикнер - В поисках утраченного

Я взялся за содержимое шкафов с холодной беспристрастностью археолога, разделяя памятные вещи на более-менее логичные категории:

коробка из-под тонких сигарок с морскими раковинами;

четыре пачки газетных вырезок об американских радиолокационных станциях на Аляске;

старый фотоаппарат «Инстаматик-104»;

более трехсот фотографий, сделанных вышеупомянутым «Инстаматиком-104»;

изобилующие комментариями бесчисленные романы в бумажных обложках;

немного бижутерии;

пара гигантских круглых розовых очков, как у Дженис Джоплин.

Время словно деформировалось, и чем глубже я зарывался в содержимое шкафов, тем меньше узнавал собственную мать. Пыльные предметы из далекого прошлого рассказывали о женщине, коей я никогда не встречал прежде. Их огромное количество, их структура, их запах просочились в мой мозг, паразитами внедрились в мои собственные воспоминания, и моя мать съежилась до кучки разрозненных артефактов, пропахших нафталином.

Подобный поворот меня встревожил. То, что началось как простая уборка, постепенно превращалось в утомительное посвящение. Я с нетерпением ждал, когда же все закончится, но содержимое шкафов казалось неисчерпаемым.

Примерно на этой стадии я наткнулся на большой сверток с дневниками — пятнадцать тетрадок в мягкой обложке, заполненных сжатым изложением событий. Я воспрянул духом. Может, эти дневники помогут мне собрать разбросанные кусочки мозаики в цельную картину?

Я разложил тетрадки в хронологическом порядке. Первая начиналась 12 июня 1966 года.

Моя мать удрала в Ванкувер, когда ей было девятнадцать лет. Она полагала, что основательный разрыв с семьей должен исчисляться в километрах. Мать сбежала 25 июня на рассвете в компании хиппи по имени Дофен. Сообщники поровну платили за бензин, по очереди вели машину и затягивались тонюсенькими сигаретами с марихуаной, собственноручно скрученными до жесткости зубочистки. Когда за рулем сидел Дофен, мать заполняла тетрадку. Ее почерк, поначалу очень аккуратный и плавный, быстро разукрасился завитками, в которых угадывалось воздействие ТНС дурманящего вещества, содержащегося в дыме марихуаны.

В начале второй тетрадки мать проснулась в одиночестве на Уотер-стрит. Она могла с трудом выговорить несколько фраз на ломаном английском и пыталась общаться с окружающими с помощью жестов и нарисованных в блокноте символов. В парке она познакомилась с группой увлеченных оригами студентов, ловко складывавших изящных рыбок из пестрой бумаги. Студенты предложили матери пожить в их перенаселенной квартире с подушками на полу гостиной и кроватью, уже оккупированной двумя другими девушками. Каждую ночь, часа в два, троица, теснившаяся на кровати, курила самокрутки и обсуждала буддизм.

Моя мать поклялась, что никогда не вернется на Восточное побережье.

Хотя события первых недель в Ванкувере были изложены очень подробно, в дальнейшем рассказ становился все более и более сжатым, видимо, тяготы бродячей жизни не оставляли времени для детальных описаний. Мать никогда не оставалась на одном месте более четырех месяцев, могла неожиданно сорваться в Викторию, затем в Принс-Руперт, Сан-Франциско, Сиэтл, Джуно и тысячу других мест, которые не всегда удосуживалась указать. Она перебивалась случайными заработками: предлагала прохожим на улицах стихи Ричарда Бротигана, продавала открытки туристам, жонглировала, убирала номера в мотелях, подворовывала в универсамах.

Так она провела пять лет. Затем, в июне 1970-го, мы оказались на центральном вокзале Ванкувера с двумя огромными вещевыми мешками, чуть не лопавшимися по швам. Мать купила билет на поезд до Монреаля, и мы пересекли континент в обратном направлении: она — свернувшись на своем законном месте, а я — уютно устроившись в ее утробе незаметной запятой пока еще не написанного романа.

Вернувшись домой, мать быстренько помирилась с моими дедушкой и бабушкой — стратегическое перемирие для получения передаточной надписи на чеке, необходимой ей для покупки дома. Без промедления она купила одноэтажный домик в Сент-Исидор-Джанкшен рядом с Шатоге, будущей южной окраиной Монреаля, но в то время еще сельской местностью с фамильными домами, незасеянными полями и впечатляющим количеством дикобразов.

Обременив себя закладной, мать была вынуждена искать работу и нашла — в Шатоге, в турагентстве. По иронии судьбы эта работа положила конец скитаниям ее юности и ее дневникам.