Дмитрий Липскеров: Родичи

Старик вновь замолчал, усердно жуя, открывал рот пошире, чтобы молодой чукча позавидовал. «Никогда не пробовал жевать с фольгой», — подумал Ягердышка и вновь сглотнул.

— Так вот, ходили они, ходили, а потом Кола съел Бала.

Чукча от неожиданности чуть было не подавился.

— Как съел Бала?!!

— Так и съел, — невозмутимо отвечал старик, перемалывая Spearmint. — Кола был сильнее Бала, а потому подкараулил ночью и тюкнул топориком по макушке.

— Брата?

— А чего ж?.. Зато выжил, хоть и тощенький вернулся. Как шкелет!.. На шее леска с зубами Бала. Любил он брата, однако!

— Сколько дали? — спросил Ягердышка, оправившись от потрясения.

— Много.

— Пятнадцать?

— Больше.

— Двадцать? — присвистнул.

— Расстрел дали.

— Фу-ты ну-ты! — облегченно выдохнул Ягердышка. — Расстрел — дело серьезное! Не скоро-то Кола вернется, надо думать!

Старик криво улыбнулся.

— Вернется, сынок, не сомневайся, однако! — Выудил изо рта резинку, сжеванную вместе с фольгой, и прилепил ее за дряблую мочку уха, продырявленную китовым усом.

Наговорившись, Бердан поднялся с корточек и зашаркал в сторону своего чума. «Вот как бывает! — подивился Ягердышка. — Кола съел Бала, и Родина приговорила Кола к расстрелу! А я буду жить с женой Кола!»

Так Ягердышка стал жить с Уклей, которая не слишком выказывала радость от такой жизненной перемены, но и не роптала, как уже и говорилось. Допускала молодого чукчу до сокровенных мехов, меж которых он стремительно выстреливал, а потом засыпал рядом с чужой женой покойно… Более Укля не открывала Ягердышке своей наготы, а он хоть и вспоминал о первой встрече с эскимоской и испытывал от памяти сладострастие, но мысль о том, чтобы попросить возлюбленную явить всю прелесть своего создания на свет керосиновой лампы, такая мысль его не посещала, да и зима началась. Разденешься — сам себе памятником станешь.

Вскоре Укля получила казенное письмо, в котором сообщалось, что приговор в отношении Иванова Кола, 1956 года рождения, приведен в исполнение. Место захоронения указано не будет. И подпись — Надзорный прокурор Индигиркин.

Ягердышка приготовился было успокаивать Уклю, но баба даже не вздохнула, спрятала весть в меха и заправила в котелок с кипящей водой кусок вяленой оленины.

Проснувшись ночью от чего-то тревожного, Ягердышка приоткрыл глаза и рассмотрел картину поистине мистическую. Укля стояла возле откинутого полога чума и в мертвенном свете огромной луны разглядывала лежащую на ее ладонях человеческую челюсть без двух передних зубов. Затем она прикоснулась к кости губами, почти неуловимо чиркнула языком, спрятала челюсть возле порога, задернула полог и легла.

«Эка что! — обалдел Ягердышка. — Челюсть Бала, съеденного Кола». И вдруг чукчу осенило: вовсе не Кола любила Укля, а брата его — Бала!!! Дела-а-а!.. Почти до самого утра он размышлял о том, какая сложная штука жизнь, вот ведь какие в ней разности неожиданные происходят, а на думку все просто — ешь, спи да сквозь меха стреляй!..

Но объективности ради надо коротко сказать, что, хоть и раздвигал меха Укли Ягердышка регулярно, зачать эскимоска не могла, и не от разности веры, а по причине того, над чем смеялись в призывной комиссии. «Что в сапогах, то и в портках»! Недоразумение Ягердышки никак не могло достать, дотянуться до Уклиного тела, не то что проникнуть в него; просто застревало в мехах, которые чукчина плоть по неопытности принимала за бабское нутро. А Укле до этого все равно было. Все Бала вспоминала, но безо всякой грусти, во всяком случае, физиономия ее ничего не выражала. Крепка эмоционально была эскимосская женшина!

А через некоторое время Ягердышка проснулся ночью от того, что кто-то по морде его треснул. От неожиданности и боли чукча вскочил на ноги, напряг зрение, всматриваясь в чернь ночи, но никто в ней не проявился, не метнулся бандитской тенью, лишь Укля крепко спала у противоположной стены чума. «Показалось, что ли», — подумал Ягердышка, но, ощупав физиономию и обнаружив на ней болезненное место, тихо вскрикнул, быстро лег и перестал думать обо всем. Так дети защищаются, когда не могут объяснить происходящего. Когда им страшно, они просто перестают думать.

Ягердышка заснул. А на следующей заре, когда выполз из чума справить нужду, встретил старика Бердана, жующего то ли смолу, то ли Spearmint. Хотя откуда у него столько богатства!

Поглядев на замысловатые рисунки желтой струйкой по белому снегу, затем на физиономию Ягердышки, старик гадливо заулыбался.