Дмитрий Липскеров - Русское стаккато — британской матери

— Ну, вот и хорошо.

Женька захлопнула книгу про фрезу, потянулась всем телом вверх, причиняя Кольке нестерпимую боль, к которой уже подмешивалась сладость. А Женька еще подсластила.

— Хороший ты пацан, — сказала. — Будь ты года на три старше, я бы обязательно с тобой гуляла.

— Спасибо.

— Ты здоровье только свое не запускай! — выразила она заботу. — У тебя, наверное, голова слабая. В обмороки падаешь!..

— Не запущу…

Они еще посидели молча, потом Женька хитро заглянула Кольке в глаза и предложила:

— А хочешь, я Надьку попрошу, она мне не откажет! Надька всем дает по моей просьбе!

Колька знал, что речь идет о рыжей пэтэушнице, которую попробовали все старшеклассники, рассказывающие, что у нее даже на ж… веснушки…

— А можно с тобой?

— Что? — не поняла Женька.

— Ну, то, что ты с Сашкой делала?

— Ты же не видел!

— Я слышал зато.

Женька вздохнула глубоко и посмотрела на Кольку, как на мелюзгу непонятливую.

— Я же тебе сказала, что замуж выхожу… И потом, ты же малявка!

— Да-да…

— Какой ты все-таки идиот!

— Да-да…

— Ну что, будешь с Надькой? Решай скорее, мне идти пора.

— Буду, — буркнул Колька в ответ — и сам ему испугался.

— Тогда через полчаса на чердаке!

Женька резко встала и пошла прочь. Он смотрел на нее, как она уходит, держа спину нарочито прямо, и казалось ему, что это любовь его уходит навсегда. В душе болело совсем сладко, особенно мармеладно стало, когда он увидел ее в телефонной будке… Ах да, Надька!..

Он опоздал на десять минут. Надька сидела на трубе и бросала чердачным голубям кусочки хлебного мякиша.

— Это тебя от любви лечить надо? — спросила она, не оборачиваясь.

Колька вздрогнул.

— Ага, — просипел.

— Гуль-гуль-гуль! — подзывала рыжая птиц. — Я уж такая профессорша стала… Стольких от любви вылечила!.. А сама, не поверишь, ни разу не болела!

И повернулась.

Колька зажмурился, настолько она была рыжей — прямо выплеснула свой рыжий цвет ему в лицо.

— Дрейфишь?

— Я?! — он сделал на лице пренебрежение.

— Дрейфишь! — поставила точный диагноз Надька. — Ну, иди сюда, у меня времени мало, завтра зачет!..

И он пошел на ватных ногах, с горем в груди и солнцем в глазах. А она тем временем сняла через голову платье, аккуратно сложила его и повесила на трубу.

Надька была плоская, как фанера, чуть сутулая, а оттого с выпяченным животом. Она стояла и зевала, почесывая рыжий бок. А он смотрел на это чудо, к которому не хотел быть причастным, и пытался представить на месте Надьки Женьку, но ничего не выходило.

— Трусы снимать? — спросила Надька, засунув в рот кусок белой булки.

— Снимать, — ответил Колька автоматически. Теперь на него полыхнуло из-под живота солнцем.

Ослепило глаза.

«Можно ли быть такой рыжей? — подумал он, и сам себе ответил: — Можно».

А у очень рыжих всегда ноги красноватые… Надька, как будто невзначай, повернулась спиной, заманивая пацана, и Колька направился в ее сторону, дабы убедиться, что на ее ж…, как говорили, веснушки растут. Он почти уткнулся в Надькины мослы, когда она вновь повернулась, проехавшись по его носу огненно-рыжими кудрями.

И тут Кольку проняло. Будто сто мужиков в нем проснулось. Хватанул Надьку за бедра, развернул к себе позвонками, перегнул и влетел в ее нутро, словно крот в нору. Глаза его закатились, он побледнел и все приговаривал:

— Женька!..

— Надя я! — вскрикивала рыжая. — Ой!

— Женечка!!!

— Да Надька я!.. Мамочки!!!

А он все повторял имя возлюбленной, но Надьке было уже наплевать, потому что она что-то почувствовала, доселе не чувствованное, и старалась прочувствовать это до конца.

— Женька!!! — заорал в последний раз Колька.

Надька с перекошенным от возбуждения лицом сорвалась, как рыба с крючка, от этого крика — и со всего маха лбом о трубу. Словно колокол зазвонил. Боли она не ощутила, просто терла шишку и говорила Кольке:

— Ну, ты даешь! Мал золотник… — и все такое.

А Колька натянул штаны, сказал «спасибо» и направился к чердачной двери.

— Куда же ты?

— Надо, — грубо ответил он.

— Давай еще раз!

— Да пошла ты!

Спускаясь по лестнице, он услышал, что Надька разрыдалась. Ему было глубоко на это наплевать. Находясь в собственном горе, он не мог сочувствовать другим… Колька сбегал через две ступеньки и ловил себя на мысли, что в душе сделалось гораздо легче и что вовсе незачем было из-за Женьки совать голову в муравейник.

А она, предмет его страсти, все с той же книжкой про фрезу под мышкой, ждала у подъезда и, когда он выскочил, с интересом спросила: