Дмитрий Липскеров - Русское стаккато — британской матери

Уже здесь, прижатый к мягкому матрасу, Колька вдруг понял, что попал в вагон к педерастам. Также он осознал, что сейчас с ним произойдет!

— Какая попка! — выразил свое изумление дядя Мотя. — А ну-ка, Юрок, осади назад.

Колька почувствовал прикосновение к своему телу чьих-то голых ног, к горлу подступила рвота, он рванул что было силы правую руку, выдергивая ее у потерявшего бдительность зека, сунул назад, прикрываясь, тронул чью-то набухшую плоть и рефлекторно взялся за нее…

— Молодец, Колясик! — блаженно проворковал дядя Мотя. — Так держать! — и захихикал.

Колька почувствовал, как плоть в его руке твердеет, осознал, за что взялся, изрыгнул из себя дареную печенюжку вместе с ужином и дернул что было силы эту восставшую материю, стремящуюся попасть в его зад. Раздались звуки рвущейся плоти и неожиданно тихий голос дяди Моти:

— Ребятоньки! Он мне яйца оторвал с хером!

Кольку разом отпустили, он соскочил с полки, левой рукой натянул портки, а в правой поднял, словно Данко сердце, оторванные гениталии дяди Моти.

— А-а-а! — заверещал король педерастов, никогда не видавший свое хозяйство на столь отдаленном расстоянии. — А-а-а! — второй крик, когда он увидел хлещущую из раны кровь, был куда громче…

А Колька продолжал стоять, держа трофей на вытянутой руке, глядя, как слабнет вместе с потерей крови дядя Мотя, как мутнеют у него глазки, как подгибаются колени.

— Убил, — прошептал пахан петухов.

Медленно, по стеночке, он съехал на грязный пол, пару раз моргнул и испустил дух. Голова его моталась в такт перестуку колес, а все остальные пидоры завороженно глядели на убивца.

А Колька подошел к окну и выкинул Мотины гениталии в непроглядную ночь.

Их подхватила хищная сова и понесла птенцам в гнездо на прокорм.

— Еще кто хочет по мою задницу? — поинтересовался.

Желающих не нашлось. Все разбрелись по своим полкам, и два часа в вагоне стояла гробовая тишина.

Ее нарушил лишь тихий резиновый звук. Это в спину спящего Николая Писарева вогнал заточку любимый сексуальный партнер дяди Моти Аркаша Сирый. После этого он до утра тихонько плакал, да так горько, как обычно жена оплакивает умершего мужа. На следующий день, когда вагон ветаи на станции Курагыз, охранники обнаружили в пидорской теплушке два недвижных тела. У одного вместо причинного места зияла огромная кровавая дыра, а второй тихонечко лежал с заточкой в спине.

— Кто?!! — заорал молоденький лейтенантик внутренних войск, которого едва не стошнило при виде мертвой туши дяди Моти.

Несмотря на то что служил лейтенантик недавно, он хорошо знал, что на вопрос его никто не ответит, даже пидоры. Следствие здесь не проведешь, в Курагызе, а потому служивый приказал сгрузить трупы с вагона и отправить в местный морг. Поезд должен был простоять в этом Богом забытом месте сутки, и за это время умерших заключенных требовалось кремировать.

Маленький ослик проковылял до здешней больницы почти полдороги, когда Колька застонал.

«Эгей! — подумал лейтенант. — Живой!..»

Он потормошил за плечи бывшего покойника и, чуть не оцарапавшись о заточку, хотел было ее вытащить, но не решился, а потому заторопил аксакала.

Аксакал заторопился, а ослик продолжал идти прежним шагом.

— Слышишь меня? — волновался служивый.

— Слышу, — ответил Колька бодрым, голосом. — Где я?

— В Курагызе.

— Где это?

— В Казахстане. Болит?

— Что болит? — не понял Писарев. В голове у него словно дымовую шашку зажгли и памяти не было.

— Так у тебя в спине заточка! — зарадовался лейтенант. — Видать, самый чуток до сердца не достала! Повезло!

И здесь Колька вспомнил, что он не вольный хлебопашец, а государственный преступник. Еще он припомнил, что произошло ночью, и чуть было не взвыл.

Удержался и решил при любом пристрастии идти в несознанку.

— Вот же бывает! — восхищался случаем лейтенант. — Ведь выжил же, значит, для чего-то!..

Он был молод и восторжен, а потому верил в справедливость не высшую, а здесь, на земле!..

Тут и осел дошагал до больнички. А в ней только кровать одна да девчонка косоглазая, казашка.

— А врач где? — поинтересовался лейтенант.

— Нет, — отвечала черноволосая.

— Что «нет»? Врача?

— Ага.

— Совсем нет или ушел куда?

— Ага.

— Что — «ага»? — сердился молодой конвоир.

— Нет, — чирикнула косоглазая и улыбнулась с ямочками на смуглых щечках, с зубками в два ровных рядика и язычком остреньким между ними.