О'Санчес - Я люблю время

«Петр Первый», главный его труд, тоже был, что называется, соткан из вранья и подтасовок, но там он хотя бы работал с великой любовью к эпохе – пусть и ведал что творил, наивно полагая, что мастерством своим, воистину колоссальным, сумеет замазать, перевесить, задавить свое презренное «чегоизволите?» перед земными властишками… Не сумел. И книгу не закончил, и испохабить ее успел позорным холопским кроением под сталинскую потеху. А все-таки и здесь, в случае с «Днем Петра», стыдясь и вздыхая, он не уставал двигать мне такую отмазу: «Кому какая разница ныне, мала у него была ступня, али ножища в аршин? И кто сейчас помнит Лефорта, когда он жил, от чего помер, застал ли град Питербурх? Пробудить интерес к истории своей отчизны – вот святая задача! Ха! Смотри-ка, и тост подоспел, сам на нас вымахнул…»

Надо будет выкроить с полчасика, да навестить его – а то за столько лет все некогда – в красках, со звуком, с запахами, со звоном бокалов – ведь он по-своему жив, как и все, кто зацепил мою память даже мельком и поселился в ее сундуках. От него я подцепил привычку назначать тостами всякие дурацкие поводы и слова… Бунин Иван… Тоже великий писатель. Тоже помню его прекрасно. Желчный был человечишка и четкий во взглядах. Деньги любил, грешник, очень любил, а умирал в нищете.

– Ну что, – говорю, – Ваня, помочь, а? – отверг.

– Мне, – говорит, – не на что жить, но есть с чем помирать.

Я писателю Толстому, который Алексей, который Николаевич, пару-тройку раз не преминул напомнить эти его слова. Не напомнить, конечно, ибо это был бы анахронизм, а пересказать… Да, пересказываю, стараясь воспроизвести интонации – и всякий раз он – талант, сравнимый с бунинским, классик, такой же как Бунин – кручинится, сукин сын, чуть не плачет, а когда и слезу пускает; себя причем жалеет, не Бунина. Забавно.

Все, кончилось какао, а я, лопух, только первые три глоточка и оценил, погруженный в чужие строки и собственные воспоминания…

– Бергамот! – отставить давать мне вторую чашку! – Хм… Послушался Бергамот…

Больше одной четырехсотграммовой чашки какао за один обеденный перерыв я не пью, надо экономить, до зарплаты еще далеко… Вот после ужина, либо из термоса в Пустом Питере – это дело другое. Но между теперешним часом и тем, который позволит мне насладиться какао, либо чаем – еще полдня, а питерский день в июне очень долог. Музыку я послушал, живую, не какую-нибудь из магнитофона, книгу почитал, воспоминаниям предался, какао выпил. По всем формальным признакам получается, что отдохнул. Да, и пора собираться в путь-дорогу, в темпе. Быстренько-быстренько, на встречу бы не опоздать. Сегодня на место происшествия поедем, знакомиться с обстоятельствами. А вечером, как вернусь, если успею и захочу – нагряну в Пустой Питер. Впрочем, по обстоятельствам… Пора, пора…

– Баролон! Зонтик. – Джинн прихожей у меня вовсе невидимый, но я знаю, что он брюнет, лицо скуластое, азиатского типа. И зачем я так сделал, что он именно на китайца или японца похож, ведь он же с момента возникновения ни единого мига не имел зримых очертаний, кроме как в моем представлении? Логично бы одно, или другое, нет же, мне перед самим собой выпендриться хоттца. Хэх! Если бы кто посторонний видел мои затеи, точно бы определил в неизлечимые психи. Но не у кого мне спросить совета и взгляда со стороны, для объективности и сравнения.

Терпеть не могу задерживаться на встречу: как это так? – простые смертные, у которых вся жизнь с гномью гузку, успевают тютелька в тютельку, а я рассчитать не могу? Люди, конечно, тоже горазды опаздывать, но это их проблемы, а я лучше подожду во гневе, чем смущаться, да перед кем-то оправдываться.

Толпа – это стадо, вышедшее из народа. В метро встречается особенно часто, а также возле стадионов. Станция «Спортивная» – двухуровневая, потому что построена «на вырост» и где-нибудь впереди, в двадцать пятом веке, по мере развития питерского метрополитена, будет пересадочным узлом. А сегодня это вполне спокойное, тихое местечко, если не считать дней, когда клуб «Зенит» принимает на своем поле гостей, таких же законченных футболистов; в те несчастные дни стадион «Петровский» доверху набивается теми, кто сами не играют, но горячо сочувствуют играющим и после окончания игры буянят, с горя или от радости. Зачем они это делают, Велимир никогда не мог понять, но старался относиться философски, не глумясь над чувствами «болеющих».

Если ехать на «Спортивную» от «Старой деревни», то попадаешь сначала на нижний подземный уровень, потом коротенький эскалатор возносит тебя на верхний, также подземный, а там уже…