О'Санчес - Я люблю время

– Надо говорить – отчуждены… А давно ли ты в самоедах?… Что? Как это? Ну-ка, с этого места чуточку подробнее?

– Я могу их протолкнуть внутрь, но усвоить, вернуть в тело – не сумею. Их теперь не съесть – только как камень проглотить.

– А-а… Любопытно. Весьма любопытно. Вся витальность высосана оттедова. Сие – ценное научное наблюдение. – Велимир рассмеялся, но холодок тревоги, поселившейся в нем, не увял, а напротив – дал еще один росточек. – Давай руку, восстановим еще раз. Смотри, штаны не потеряй, вон как исхудал.

Велимир преувеличивал: даже после вторичного восстановления руки, Тер-Тефлоев выглядел почти так же, быть может, на пару-тройку сантиметров пониже ростом. Он стоял перед Велимиром, никуда не глядя тусклыми глазами, бледный, сутулый… Пожалуй, это его состояние можно было назвать – поникший. Велимир опять наклонился, двумя пальцами, словно пинцетом, цапнул за противоположные края браслетик и выпрямился.

– Так… Продолжим наши игры. Теперь мы этот браслетик возложим тебе на голову… а не на ногу, или другую руку, как ты бы мог подумать, Азарот Вельзиевич. Наука любит последовательных и упорных, но отнюдь не упрямых. Согласен?

– Я боюсь, владыка.

– Я сам боюсь. А тебе-то чего бояться? Чик – и надел!

– Оно не хочет, чтобы я им пользовался.

– Как? Почему – оно?

– Он. Вот этот браслет в твоих руках. В нем враждебная мне мощь. Он не хочет, чтобя я его касался.

– Враждебная мощь? Тебе ситуация что-то говорит? Ты чувствуешь нечто конкретное?… И… – Велимир осекся, не в силах продолжать, – что это за мощь? Чья? НЕ МОЛЧИ, РАБ!

– Я не знаю, владыка, – монотонно забубнил, заторопился Тефлоев, – я ее не чувствую как таковую, я лишь ощущаю результат и свою неспособность сопротивляться враждебному мне воздействию.

Велимир покрутил головой, свободной рукой вытер пот со лба и щек.

– Ну-ну, уже бесы эволюционировали в мыслители с дедуктивным уклоном. Так и неврастеником стать недолго, Тефлоев, и все из-за твоих умозаключений.

– Виноват. Прости, владыка.

– Договорились. Итак, стой спокойно, акт второй, действие первое: возлагаем венец на добровольца. Каждой улыбке – счастливую голову. Поехали.

Велимир и сам был довольно высокого роста, так что возложить Тефлоеву между ушей странный этот предмет с опасными свойствами технически труда не составило. Синхронно с возложением Велимир сильнейшим заклинанием впаял подопытного беса в магический столб, дабы лишить того всякой возможности шевелиться, если вдруг ему опять станет больно. А в том, что боль будет и последствия будут – сомнений не возникало.

И все же действительность превзошла ожидания: бес возопил так, что у Велимира на миг заложило уши: звук шел истинный колдовской предсмертный – по всему волновому диапазону, от ультразвука до инфраколебаний. Но Велимир был всегда готов к чему-то такому и устоял, а близлежащим деревьям повезло меньше: две сосны повалились, некрасиво заголив кривые старые корни, листва и хвоя осыпались в неровный зеленый ковер, радиусом в пятнадцать метров. Дальше в пространство крик не прошел, потому что Велимир запретил ему это делать, да и буйствовал не долее трех секунд, прервался… Заклинание держало крепко, и Тефлоев ни упасть, ни вырваться не мог: он горел как исполинский бенгальский огонь, с головы и вниз, рассыпая каскады ярко-багровых брызг, и даже когда голова разлетелась на эти чудовищные искры и крик исчез, тело, скованное повелением Велимира, продолжало стоять и гореть еще секунд пятнадцать, не оставляя после себя ни крови, ни обугленного остова, ни даже пепла на высохшей вдруг траве. Энергия выделилась нешуточная, но Велимир не позволил ей сжигать и плавить кусочек любимого парка, он вобрал ее в себя… и даже не про запас, а так – машинально, для порядку. Маленькая корона лежала на пожухлой траве и ничего, никакой магии и мощи никуда не излучала. Простой серебрянный обруч с шестью пустыми рожками по периметру и одним камушком на седьмом.

– Нетушки, – промолвил Велимир вслух. – Венчаться-короноваться я пока подожду. Это уже не шутки. А вот на руку надену. Да, надену. И тогда посмотрим…

Он оглянулся. Парк на двести метров вокруг, как и было велено, был пуст и этого более чем хватало, чтобы ненужные свидетели не мешали своим присутствием и суетою. Велимир торопливо выразил про себя шутовское сожаление, что в такую минуту не оказалось рядом Филарета, чтобы тому первому попробовать на себе неведомую простоту странной этой вещицы.