Дэвид Гутерсон - Богоматерь лесов

Он снова прервался, чтобы почесать лицо.

— Благодарю вас, — сказала Кэролин, подвигаясь к нему поближе. — Теперь давайте помолимся за шерифа Нельсона.

Она склонила голову и без предупреждения обхватила шерифа за могучие плечи. Тот застыл и медленно стянул шляпу. Под ней обнаружились жидкие волосы — редкая, скудная поросль, прилизанная с помощью геля.

— Милосердный Господь, — промолвила Кэролин, — помоги шерифу Нельсону в его нелегком труде. Наставь шерифа Нельсона на путь истинный. Позаботься, чтобы шериф Нельсон был доволен. Помоги нам сделать все, о чем просит шериф Нельсон, и не доставлять ему хлопот. Сделай так, чтобы он понял: перед ним смиренные и покорные души, верные Тебе, Господь, и исполненные стремления выполнять Твои законы и предписания шерифа. Помоги нам обрести новое пристанище к десяти пятидесяти двум завтрашнего дня, как требует шериф Нельсон. Именем Иисуса, аминь.

Она выпустила шерифа из своих объятий и пожала ему руку. Он вновь бросил на нее взгляд, исполненный затаенной ненависти, с тяжелой грацией орангутана слез с фургона и, зажав мегафон между коленями, привел в порядок выбившуюся из брюк рубашку.

— Одну минутку, — сказала Кэролин, — потерпите, друзья мои.

Она положила мегафон, легла на крышу фургона и, свесив голову, заглянула в окно.

— Взойди, солнце ясное, — пропела она, обращаясь к Энн. — Давай, Энн, выйди к нам.

Свесившись с противоположной стороны фургона, Кэролин открыла раздвижную дверь. Заглянув внутрь, она проворчала:

— Терпеть не могу висеть вниз головой, проклятая сила притяжения делает мое лицо старым и дряблым.

В ответ Энн перекрестилась.

— Ну, — сказала Кэролин, — ты видела ведерко? Мы богаты! У нас куча денег!

Она помогла Энн взобраться на крышу фургона. Энн немедленно спряталась у нее за спиной, и Кэролин сказала:

— Ну уж нет, стыдливая мимоза, ты на вершине пирамиды ацтеков, и эти люди хотят вырвать твое сердце. — Она схватила руку Энн и торжествующе вздернула ее вверх, словно та вышла победителем в боксерской схватке. — Вот она! — объявила Кэролин в мегафон. — Энн Холмс из Орегона!

Толпа радостно загудела, послышались крики «Аллилуйя».

— И сказал Господь, да будет свет, — провозгласила Кэролин, — возрадуйтесь, сыновья и дочери Сиона, вот она, раба Господня, та, что избрал Он среди прочих женщин. А теперь давайте склоним головы и помолимся. Господи, мы благодарим Тебя за любовь и сострадание, мы славим непорочную Деву Марию, милосердную и кроткую заступницу нашу. Даруй нам в этот день свою благодать и милосердие, ибо без них нам не обойтись. А теперь Энн помолится вместе с нами.

Она передала Энн мегафон и подтолкнула ее вперед.

— Выручай, — прошептала она, подмигнув. — Я не знаю ни одной молитвы.

Энн окинула взглядом толпу, целое море людей пожирало ее глазами. Она видела, что они напряженно ждут. «Это ошибка, — подумала она. — Я не могу дать им того, что им нужно. Но ведь я видела Деву Марию». Ее глаза увлажнились, дрожащими руками она поднесла к губам мегафон:

— Любящие братья во Христе, — сказала она и почувствовала, как в душе ее что-то дрогнуло. Она поняла, что готова принести себя в жертву. Ее кишечник свело спазмом; затылком она ощутила ветер, который тот, кто изведал подлинные муки, назвал бы дыханием смерти. «Не оставляй меня, Пресвятая Дева, — подумала она. — Может быть, это испытание послано мне Богом?» Она поняла, что судьба ее предрешена. Бог знал о ней все от начала и до конца. Он не задавал вопросов. Так наследовал землю кроткий, нищий, вор, блудница, наркоман, бродяга, распятый. — Радуйся, Мария, полная благодати, с тобою Господь, — начала Энн, и толпа подхватила молитву.

До того как Энн увидела Деву Марию, она была немногословна и почти не рассказывала о себе. В детстве мать называла ее Пипеткой, Кнопкой и Мышкой. Об отце мать говорила, что он был из тех, кого называют перекати-поле. Они познакомились на концерте в Салеме, билеты за восемь долларов: пять местных групп сменяли одна другую в течение девяти часов. Ему было двадцать, он носил кожаную куртку, под которой не было рубашки. Его костлявая грудь пламенела рыжей порослью. Волосы были забраны в толстый конский хвост. Он жил в Юджине, не работал, сидел на ЛСД и был пассивным сторонником экотерроризма. Поначалу она была в восторге от его веснушчатого лица и пылкой ненависти к капитализму. В четырнадцать лет мать Энн сбежала из дому с полюбившимся ей бунтарем и автостопом отправилось на север, в Юджин, где жила с ним два месяца, пока он в буквальном смысле не дал ей пинка под зад. Выставляя ее за дверь, он в самом деле пнул ее ногой в спину. Потом она сказала, что у него не было души. Он мог причинять боль, не испытывая угрызений совести. Он был хорош собой, но и только. Мать Энн была не готова к тому, что мужчина может быть холоден как лед. Его жестокость потрясла ее до глубины души, но через месяц, несмотря на то что она оказалась беременна, девушка, к собственному изумлению, обнаружила, что совершенно охладела к предмету своей страсти. Забыть его было нетрудно, говорила она. Собственно говоря, помнить-то было и нечего. Его звали Скотт; ходили слухи, что, расставшись с ней, он присоединился к группе анархистов в Аризоне. С тех пор она ничего о нем не знала и не желала знать. Она даже не злилась на него; он словно перестал существовать.