Дэвид Гутерсон - Богоматерь лесов

Зачастую у Тома оставался неприятный осадок. Мальчишку было слишком легко запутать. Его сын был жалким слюнтяем, как же отцу за него не переживать. «Спасибо, что принес домкрат», — говорил Том. Наверное, он и вправду чувствовал что-то вроде благодарности. Что после этого мог подумать о нем Томми? Что его отец вздорный ублюдок, который сам не знает, что ему нужно? Нередко Том не подавал виду, что хочет извиниться, он считал, что лучше гнуть свою линию до конца и плевать, как он при этом выглядит. Разве не об этом говорилось в Библии? Сколько раз Бог Отец приходил в такую ярость, что уничтожал людей сотнями и тысячами, истреблял их без оглядки, а затем его настроение менялось: «Здесь, в плодородной долине, был город, — говорил Он, — мне жаль, что я поубивал уйму народу, но теперь я немного успокоился, кровавая бойня — отличное средство, чтобы прийти в себя».

Переменчивость Бога была близка и понятна Тому, ведь не зря человек создан по Его подобию. И если задуматься, само христианство, со всем его милосердием и рассуждениями о всепрощающем Боге, заключает в себе страшную тайну: своего единственного сына этот Бог отдал на растерзание убийцам и позволил распять его. Позволил вбить гвозди в его руки и ноги и пронзить его хрупкое тело копьем. Где же здесь любовь и милосердие отца? Это было благом для всех, кроме самого сына, принесенного в жертву, если верить истории, выдуманной, ну да, кем же еще, разумеется, праотцами. Отцами древности, которых томили те же желания. Эта история помогала им подавить собственные темные мысли. Желание убить собственного сына противоестественно, но это инстинкт. Уничтожить сына-соперника означает безрассудно истребить собственный род, но за этим желанием стоит животный позыв, и он не подлежит осмыслению. Основное табу стало ключевым символом религии западного мира, созданной бородатыми патриархами. Бог не способен к любви, пока не иссякла его ненависть. Вина цивилизует человека, собственные преступления обуздывают его. А какое преступление самое страшное? Убить собственного сына, как сделал Бог.

Но за смертью Иисуса последовало воскресение, оно говорило о том, что Бог одумался. Томми же продолжал страдать, он был распинаем постоянно. Чья это была вина? Кто отвечал за это? Том помнил, что сказал сыну за минуту до «несчастного случая». В тот день они валили лес на крутом склоне — расчищали извилистую трассу для будущего шоссе по поручению Управления шоссейных дорог. «Чертов слюнтяй, на хрена ты родился на свет! Да ты просто баба, кусок дерьма, педик. Давай, делай, что тебе говорят, или проваливай на все четыре стороны. Пока не закончишь работу, даже не подходи ко мне. Ты должен повалить это дерево, ублюдок, а если ты это не сделаешь, я отрежу твои чертовы яйца».

День был жаркий, жужжали мухи, в волосах Томми запутались щепки и мусор. На виду остались только волосы да подергивающиеся ноги, вывернутые носками наружу, все остальное скрывало дерево, которое вдавило Томми в землю. Том с помощью другого лесоруба вырезал кусок ствола над Томми и по звуку, который издавала пила, понял, что дерево было гнилым. Девять человек из его бригады убрали бревно с распростертого тела и столпились вокруг. «Не трогайте его, — сказал один из них. — Это может навредить ему еще больше». Кто-то склонился к лицу Томми и пощупал его шею: «Еле дышит. Пульс есть». Но Томми был искалечен. Его тело было неестественно сплющено. Язык торчал изо рта, лицо потемнело. По рации лесорубы вызвали из города врача. Но Томми был раздавлен, как муравей. «Господи, — взмолился Том, — спаси Томми! Прошу тебя!»

Его трясло, он совершенно обезумел. Вдалеке послышалась сирена «скорой помощи». «Держи себя в руках, — сказал Тому один из его товарищей, который наблюдал за ним, куря сигарету. — Если ты потеряешь голову, тебе это не поможет».

Бросив прощальный взгляд на дом, где жила его семья, Том развернулся и поехал по Броад-стрит и потом на север, через главную улицу, которая в это воскресное утро показалась ему серой и мрачной. Водостоки были доверху забиты опавшими листьями. Окрестные холмы в проплешинах от нерасчищенных и не засаженных новым лесом вырубок напоминали лоскутное одеяло. Кругом царило разорение, точно после беспорядочных бомбардировок. «Сплошное запустение, — подумал Том. — Отцы города продолжают бубнить что-то про туризм, точно он спасение от всех бед, а как выглядит город, им наплевать». Весьма влиятельной поддержки удостоилась идея нарядить лесорубов в оранжевые рабочие комбинезоны с надписью «Мир лесоруба» и живописно разместить их рядом с грузовиками. Ошарашенный Том спросил нанятого муниципалитетом консультанта по туризму — еврея из Сиэтла, с прилизанными волосами, по фамилии Аппельбаум, — не думает ли он заставить лесорубов петь хором, пока туристы, развалившись, посиживают в креслах. А может, он хочет напоить их, чтобы они принялись крушить столы и стулья на потребу все тем же туристам? Не ждет ли он, что лесорубы будут участвовать в мюзиклах или устраивать драки в пивной на манер вестернов? Аппельбаум сказал, что разработал развлекательную программу под названием «Костер в старом лесу». Туристы рассядутся на импровизированных скамейках из бревен под потрескавшимся навесом, покрытым искусственным мхом, и Питер Шайн продемонстрирует им, как точить пилы фирмы «Stihl» или валить деревья с помощью каната. Далее последует реклама продукции «Stihl». В Праге существует шоу «Дикий Запад», с бизонами и индейцами, где роли индейцев исполняют лесорубы. Джинсы Шайна нужно будет обрезать покороче, превратив их в подобие шорт. Бутафоры подберут для него подходящие сапоги, а гримеры сделают его лицо загорелым и обветренным.