Лутц Бассман - Орлы смердят

Среди них находился и Батко Муррадьяф. Но он, в отличие от них, предпочитал не изливаться в стенаниях, плачах и последних вздохах. Ему подобало отстаивать свою репутацию, репутацию святого, вот почему он не выражал вслух ностальгию по чему-то иному или, по крайней мере, по миру, который мог бы быть онирически и органически не таким омерзительным. Он томился, но не выставлял это напоказ. Он чувствовал себя обязанным в момент горя шумно проявлять мужество, тем паче что ему удалось избежать худшего. Мрак был густой и удушливый, но, слыша стоны жертв, которые еще могли стонать, он осознавал, что выжил в лучших условиях, чем другие. Огромные глыбы армированного бетона удерживали его в заточении, не оставляя никакой надежды на высвобождение до наступления смерти. Однако каким-то чудодейственным образом, на его теле не было ни единой царапины. Камни окружили его тесным и мощным каменным укрытием. Он уцелел, обездвиженный среди обломков и трупов, парализованный во мраке, но уцелел.

Первые часы он молчал, затем, не в силах хранить молчание, принялся проповедовать, драть горло и разглагольствовать, как обычно делал наверху, на перекрестках улиц и у дверей кооперативов.

Явленная из-под обломков, словно установленная на каменном блюде, его невредимая волосатая голова выдавалась наружу и громоподобно вещала. Когда какой-нибудь святой умудряется сохранить голову, то часто он внешне напоминает льва, а еще маньяков-горлопанов, от которых психиатрические больницы охотно избавляются спустя несколько дней после поступления, предпочитая передавать их в надежные руки местной черни, вместо того чтобы продолжать ими заниматься. Батко Муррадьяф не был душевнобольным, но его святость сопровождалась гнусными и стервозными прорицаниями, которые сближали его с пансионерами психиатрических клиник. Впрочем, соседи по дому, вменявшие ему в вину постоянный шум, а также неуместную и несвоевременную сексуальную активность, не признавали за ним никаких мистических способностей. Некоторые предлагали обезвредить его и призывали отдать под народный суд за оскорбление пролетарской нравственности и нарушение общественного спокойствия в ночное время, но ни у кого не нашлось достаточной решимости, чтобы перейти от пьяных слов к делу: явиться в партбюро и потребовать соблюдения закона.

Батко Муррадьяф — и это меньшее, что можно сказать о нем, — не пользовался единодушным уважением среди населения гетто. Когда, например, на рынке он забирался на бутовый камень и размахивал руками, покупатели быстро обходили его и не бросали центовую монету в плошку, которую он ставил между ног, ног неимоверно грязных, ибо свой обет бедности он сочетал с весьма прискорбным выполнением гигиенических процедур. Однако слух о его невероятном выживании при обвале распространился, как огонь по пороховому шнуру, и изменил его репутацию, сложившуюся за последние месяцы. В кварталах, где его знали, начали упоминать о нем с почтением, которое до этого ему никогда не оказывалось. Утверждали, что он наделен магической силой и он не был раздавлен лишь благодаря своему величию и религиозным способностям.

Группа, отправленная на разведку для подсчета мертвых, вернулась со сведениями, которые выгодно подчеркивали несокрушимую моральную мощь Батко Муррадьяфа, его зычный голос и неимоверное разнообразие его ругательств. Наиболее лирично настроенные разведчики добавляли, что его голова вырастала из страшной расщелины эдаким болтливым похабным грибом со спутанной шевелюрой, которая из-за пыли утратила всякую пигментацию. Еще они сказали, что раненые, продолжавшие дышать, умоляли группу положить конец их страданиям, в частности, размозжить череп неуемному болтуну.

Спустившиеся позднее, и я в том числе, приблизились к святому с уважением, но не предоставили ему никакого приоритета в получении помощи. Наша задача заключалась в содействии немногим агонизирующим, еще пребывающим в сознании, а также в расчистке пути, для того чтобы укрытие могло послужить еще. Мы оценили ситуацию объективно. На нескольких участках свод станции удержался, но разрушения были значительны, и подступы оказались непроходимы или, по крайней мере, непригодны для быстрого продвижения в случае воздушной тревоги. Подземка уже не могла служить укрытием. Что касается Батко Муррадьяфа, то сдавившие его каменные тиски оставались совершенно неподвижными. У нас не было достаточно мощной техники, для того чтобы их разжать. Мы работали голыми руками. И нам пришлось оставить святого и ждать того момента, когда его вызволит смерть.