Михаил Кизилов - Капитан

— Да что же он делает? Ведь вороненок погибнет тогда, — воскликнули мы хором.

— Не перебивайте, детки, дослушайте до конца.

А тут скоро и второй вороненок проклюнулся, вылез из скорлупы, радуется белому свету. И его спросил ворон: «Будешь меня кормить, когда я старым стану?» — «Буду!» И его выбросил ворон.

Наконец проклюнулся последний, третий вороненок: «Будешь кормить меня, вороненок, когда я старым стану?» — «Буду, но до тех пор, пока у меня самого воронята не появятся», — ответил третий вороненок.

Его и оставил в гнезде старый ворон. В природе все на этом держится, старшие дают жизнь младшим, выкармливают их; потом они забывают друг друга. Но люди не вороны. Мы отличаемся от всего живого не только тем, что говорить умеем. Людям нужно многому научить младших. Поэтому дети должны почитать и поддерживать стариков не только в благодарность, не только потому, что этого требует сыновий долг, но и для того, чтобы старые смогли передать то, что сами знают. Как у жердельки: цветочки на ветках держатся, ветки из ствола растут, а ствол от корня идет. Вот и мы с бабкой, как тот ствол — шершавый, черный; родители ваши — это ветки толстые, а вы — молоденькие, свежие веточки. А корни — это мои родители и прадеды. И не можем мы друг без друга. Не могут корни жердельки без лепестков, без листиков, через них дышит дерево, не могут без корней и ветвей лепесточки. Все связано. Так и у людей. Все дружно должны жить.

— Деда, а почему не все живут дружно? Почему Миколкин отец от них уехал? Почему он их бросил?

— Видите, хлопчики, — дед задумался, — и в природе так бывает. Вот жердельки тоже болеют. Иногда ветки целые засыхают, иногда гусеница на них нападает, вредители разные. Если сильное дерево, то устоит. А слабое заболеет. Так же и люди: сильный человек прежде всего о своих цветочках думает — о детях, а слабый старается сладкую жизнь себе устроить. Вот и убегает от хлопот и от забот. Потом под старость увидит, что один остался, не на кого опереться, никому он не нужен. Пожалеет тогда, да поздно будет — не простят ему этого, не примут его дети. И умрет он один, никому не нужный, и на могилку никто к нему не придет. Не помянут его добрым словом люди. Сладкая жизнь большой горечью оборачивается.

— Малы еще ребята для таких серьезных разговоров, — говорит бабушка. А дед знай себе рассказывает, и мы слушаем, ловим каждое слово, запоминаем. Прочно запоминаем: позже, когда в школу пойдем и когда взрослыми станем, не один раз вспомним его притчи. А пока стараемся расспросить обо всем деда, благо на многочисленные «почему» у него есть время ответить. Интересно нам все, и про деда интересно, где он рос, что делал, когда маленьким был? Спрашиваем, а он, довольный, улыбается, ему тоже интересно рассказать, молодость вспомнить.

Вырос дед под Великими Луками, в селе Солоти. Голодное время, словно ветер-суховей, вырвало его — лепесток из кроны родимого древа, забросило на юг. Живуч оказался род. Упал обожженный листок на добрую почву, пустил вглубь тонкий, словно волосок, корешочек и прижился.

По родным краям тосковал. Мечтал поехать перед смертью, проститься. Потому-то и рассказывал частенько своим внучатам о земле, где сам мальчишкой был.

— Деда Игнат, расскажи что-нибудь смешное, про кулачный бой.

Дед удобно усаживался на стул, поглаживал бороденку и начинал:

— Значит, так, края у нас лесистые да холмистые. Места для потехи маловато. Посему зимой, когда речка станет, народ выходил поразмяться. Ну, мальцы-огольцы с горок катаются, те, что старше, — на коньках. Коньки сами делали — дощечки с проволокой или костяшками к валенкам привязывали — хорошо. Потом мальцы из села, что на другом берегу реки стояло, тоже кататься выходили. Позже начиналось главное. Сначала то здесь, то там что-то не поделят мальчишки. Ну, а потом село на село. Но уговор — честные кулачки. Едва мальцы зачинали, как на лед выскакивали, словно того и ждали, пацаны постарше. Тут уж повеселей дело шло, начиналось сражение.

— Вперед! — командовал кто-нибудь.

— Лупи, Сергеев. (У нас в деревне все Сергеевы были.)

— Бей щурят! (У них Щукины были.)

Ну и идет катавасия, только снег разлетается. Прут стенка на стенку, но не убегают. Если те, что поменьше, иногда спину казали, то эти бьются, но не бегут. Как в бою настоящем. Русские ведь никогда от врага не бегают. А здесь хоть и не война, но сражение. Мальцы марку держат. А позже, глядишь, и взрослые: сначала те, кто помоложе, а потом и с бородами уже подтягиваются по разным берегам речки, гуртуются, обсуждают, подбадривают своих, а старики смотрят, чтобы все честно было. Потом кто-нибудь командует: