Герард Реве - По дороге к концу

— А тебе там и поесть давали?

— Можно было просто заказывать с доставкой в маленьких закусочных неподалеку, все, что хочешь — здесь ведь это тоже можно устроить, можно все, что угодно заказать с доставкой из китайского ресторана, разве нет?

— В любом случае, хорошо, что ты не продал другую свою флейту, ха-ха.

Он продолжил свой рассказ: с остатком денег он отправился дальше на Юг, его одолевали ужасные видения, которые его так никогда и не отпустили и изменили всю его жизнь, но я слушал вполуха, потому что мысли мои зацепились за тот чемодан с одеждой на четыре сотни гульденов для девочки из Швеции. «Есть в нем Бог, — думал я. — Он видел Бога, иначе и быть не может».

Петер все говорил и говорил, запинаясь, на своем тяжелом простонародном амстердамском, пытаясь выудить нужное из словарного запаса в 320 единиц речи и прерывая каждое предложение посередине интермедиями вроде «как его» и «ну, как сказать», и внезапно меня озарило, что он знает все и что, если мне необходимо знать нечто решающее, я должен спросить его об этом прямо сейчас, потому что его ответ будет единственно верным.

— Слушай, гуру, а что ты думаешь по следующему поводу…

— Рассказывай, бхакти.

Я доверил ему то, о чем еще не говорил никому, кроме Тигры и — однажды — в письме Сестричкам М. из Г., результаты гаданий которых я, однако, еще не получил. Дело касалось возникшего где-то полгода тому назад и постепенно все сильнее, все неизбежнее становящегося ощущения, что меня постоянно сопровождает невидимое существо, чье присутствие я явно чувствовал, когда был один в тихом доме, при завывающем ветре, и что на улице семенило рядом со мной или неслышно летело прямо над моей головой.

— Это, конечно, очень старомодно, ангел-хранитель, а? — предположил я, — может такое быть, или это все ерунда?

— Очень даже может быть, ну, как сказать, что это твоя истинная сущность, но снаружи тебя, — объяснил Петер в своей неповторимой манере. — Это твой атман. Он все видит и рассматривает. Я имею в виду (я хотел сказать, как его), ты заходишь, например, в бордель…

— Чего?

— Ну, да (как его), я просто к примеру.

— Ах, вот как.

— Нет, послушай: представь себе, ну скажем, заходишь ты в кафе или в водочный магазин, ты туда заходишь, да? Ну просто представь себе.

Я вполне мог себе такое представить.

— Хорошо, тогда атман говорит, ладно, ничего страшного, пусть идет: этому парню нужно еще многому научиться в жизни.

— Он так и говорит?

— Да, так он говорит.

— Ну, тогда мне нравится такой атман.

Да и самого Петера я мог считать своего рода видимым атманом, потому что, хотя сам он особо не пил, он никогда не высказывался высокомерно или надменно о моем злоупотреблении алкоголем, а на мои вздохи «вчера опять выхлебали три четверти литра браги, куда мы катимся, гуру», он отвечал лишь: «тебе это, кажется, не во вред, а это самое главное». Такие высказывания человека ободряют, а при воспоминании об этом я даже почувствовал в себе достаточно мужества, чтобы пойти и посадить 250 цветочных луковиц, купленные Тигрой, которым давно уже было пора находиться в земле — синие и белые Scilla Siberica [257] Пролеска сибирская. и крокусы, тоже двух расцветок. Петер выразил желание помочь.

— Я хочу разбросать их без всякой системы по всему кладбищу, если ты понимаешь, что я хочу сказать, — попытался я объяснить, — тогда будет казаться, что они выросли сами по себе.

Он ничего против не имел. Было холодно и темно — хоть глаз выколи, но ветер был несильный. Держа в руках по штормовому фонарю, мы вышли наружу, и Петер свернул сразу направо, потому что он подумал, что я говорил о большом кладбище в Б., в полутора километрах отсюда. «Чтобы я не делал, его ничего не удивляет, — подумалось мне, — и если это действительно понадобится, то он спокойненько перелезет ночью через железную ограду на кладбище».

— Нет, я имел в виду маленькое кладбище, здесь, перед дверью, где и я буду лежать, когда придет мой час.

Большой тупой палкой я протыкал в травяном покрове дыры, в которые Петер клал по луковице, а потом аккуратно присыпал землей и притоптывал. Работа была тяжелая, и мы несколько раз возвращались в дом на короткие передышки и потребление.

Посадив последнюю дюжину луковиц вокруг надгробного камня пастора Боотсма, мы еще довольно долгое время сидели в доме и разговаривали.

— Знаешь, Петер, я заметил, что мой образ мыслей о политике изменился и стал более сдержанным с тех пор, как у меня появился собственный дом и участок земли.