Леонид Леонов - Пирамида. Т.2

Посредством неточной и блудливой философии этой о.Матвей пытался, подобно молодому Шамину, заслониться от раздумий о нынешнем Вадиме — в какой именно ипостаси припожаловал он к ним в Старо-Федосеево: призрак ли, подставная ли кукла с человечьим пищиком в гортани для односложных звуков согласия или сопротивления, просто двойник, наконец, выращенный на питательном настое братской могилы. Самая страшная, четвертая версия представлялась маловероятной не только по соображениям давности самого происшествия. Липучие на всякую падаль осенние мухи, к примеру сказать, не льнули к очевидному лакомству, а как-то суеверно шарахались от него, попадая в зону соприкосновенья. Тем не менее налицо были как раз утвердительные признаки гипотезы вроде водянистой припухлости и общего серо-зеленого колера, словно до костей пропитался тундровой жижей. Вдобавок при некоторых поворотах что-то подозрительно булькало и вроде переливалось внутри Вадима. На высказанное матушкой робкое недоуменье, — какая именно жидкость могла столь громко бултыхаться в человеке, — Егор намекнул в утвердительном смысле, что земля, как и вода, содержит газы, и это были пузыри земли, чем выдал одновременно и прозорливость свою, и начитанность. И действительно, зачем было иначе приезжему сердито отбиваться от участившихся было материнских объятий, как не для сокрытия физиологических улик происходившего в нем тогда процесса... или сторониться чарки, наваристых щей, жаркой лежанки и вообще огня печного, которые слаже жизни пришедшему с непогоды бродяге? Также бросалось в глаза, что время от времени сынок, словно пружинный завод кончался, так и клонился если не прилечь, то привалиться к дверному косяку для отдохновенья. Понятно было, что без расписки с обязательством молчания его и не отпустили бы из лагеря, вследствие чего, пока гостил на дому, Вадим ни разу на судьбу свою не пожаловался, да и вообще десятка словечек толком не обронил, причем с заиканием и в сущности ни о чем... вернее сразу умолкал по произнесении начальных слогов, восполняемых затем движеньем лица, подсобным жестом, достаточно выразительным, впрочем, на фоне зияющей паузы. Будучи неразговорчивей евангельского Лазаря, тоже отпущенного из могилы, Вадим, кроме того, успевший попривыкнуть к вечной темноте, болезненно жмурился на свету, заслоняясь ладонью чуть ли не от горящей спички. Тут уж и Дуня, следуя примеру старших, решилась приоткрыть свою тайну, — будто бы при аресте брата, когда откачнулся от пощечины, явственно различила косой, от уха до уха вниз, шрам на шее, судя по крупным черным стежкам, наспех заметанный смолевой дратвой, — подробность, пожалуй, самая из всех маловероятная, так как, отправляя парня в ответственную командировку, шутники даже из фирменных соображений поднатужились бы тщательней справить ему посмертный туалет.

Вообще трехдневные, вплотную, наблюдения, не столько за марионеткой, как за вдетыми в нее руками управителя, позволили студенту Шамину внести ценные уточнения в церковную характеристику Шатаницкого, где приписываемая ему и вряд ли мыслимая при высшем-то разуме, низменная злоба уступила место несколько высокомерной иронии над лживой и дрянной людской породой, разлучившей его с родиной превечного света, а также все возрастающему, преимущественно пассивному презрению к нам именно за то, что, созданные для абсолютного блаженства, мы сами летальными порциями причиняем себе боль. Никанор указал, впрочем, что сказанное отнюдь не является реабилитацией дьявола, но лишь ключевой поправкой к его классическому портрету... В данной связи и обнажился в памяти откровеннейший фортель корифея, трудно объяснимый неряшливостью. Телефона в домике со ставнями не имелось, и так как в подобном деле без факирства не обойтись, то никого из Лоскутовых и не поразило ни внезапное появление аппарата, ни медицинского типа, незримой рукой подставленная под Шатаницкого табуретка, мигом исчезнувшие по миновании надобности. Но к тому времени адский благодетель слишком уж расшалился и, например, связавшись с коммутатором подразумеваемого учрежденья, вместо отдела кадров назвал отдел кадавров, что далеко не одно и то же, а в некотором отношении даже наоборот. Качество юмора в представленном здесь образце наглядно выражает аристократическое безразличие постановщика к заурядной на фоне века лоскутовской драме, хотя в целом ему и нельзя отказать в известном блеске сыгранной пантомимы, полной режиссерских находок и исполнительских удач. В особенности художественно получилась самая ее концовка, когда конвойные, прихватив с обеих сторон, вприпрыжку потащили вон из обители босую, обмякшую добычу, так что ноги ее порою волочились прямо по земле. Провожатые, мой рассказчик в том числе, воочию наблюдали с крыльца, как удалявшаяся орава фальшаков дружно подскакивала на выбоинах поизносившейся булыжной мостовой, сминаясь и вроде переплетаясь слегка. По словам Никанора Васильевича, тогда же на поверхность памяти всплыли кое-какие дополнительные, потому лишь не сообщаемые доказательства Вадимовой мертвости, что у самого кости ноют от жути при одном о них воспоминании. Так что огласивших их во всеуслышанье, и глухой различил бы повсеместное, даже у номенклатурных мыслителей, шевеление волос — у кого сохранились, разумеется. Мне почудилось, что шутливой метафорой силится он восстановить в глазах прилежного слушателя свой ореол, несколько потускневший было от таких признаний.