Мо Янь - Страна вина

Наблюдая за агонией карлика, Дин Гоуэр ни на минуту не спускал глаз с шоферицы. Когда тот соскользнул с ее гладких голых коленей, она опрокинулась навзничь на кровать с пружинным матрацем, застланную белоснежной простыней. Беспорядочно разбросанные на кровати подушки и подушечки странной формы были набиты утиным пухом, и когда ее голова упала на большую подушку с розовым цветочным орнаментом, он заметил, что в воздух легко взмыло несколько пушинок. Ее широко раздвинутые ноги свисали с кровати, и эта поза мгновенно всколыхнула все накопившееся в душе. Вспомнилась бурная страстность шоферицы, и тут же напомнила о себе затаившаяся в сердце ревность. Он закусил губу, но огонь злобы, бушевавшей в груди, был сродни страданиям раненого зверя, и у него вырвался мучительный стон. Пнув безжизненное тело карлика, он с еще дымящимся пистолетом в руках подошел к шоферице. Ее обнаженная плоть с новой силой пробудила и любовь, и ненависть: он надеялся, что она мертва, а еще сильнее была надежда, что она лишь потеряла сознание. Он приподнял ей голову: за чуть приоткрытыми, мягкими, вовсе не упругими губами посверкивали похожие на ракушки зубы. Перед глазами следователя вдруг промелькнуло то осеннее утро у шахты Лошань, когда она грубо впилась в него этими губами и он ощутил, какие они холодные, мягкие, совсем не упругие — странное дело — словно старая вата. И тут меж бровей он заметил черное отверстие с горошину, а вокруг глазных впадин — крохотные частички с металлическим отливом и понял, что это следы от пули. Его качнуло, к горлу снова подступила тошнотворная сладковатая жидкость. Он упал перед шоферицей на колени, и хлестнувший из его горла поток крови окрасил ее плоский живот в ярко-алый цвет.

«Я убил ее!» — ужаснулся он.

Протянув руку, он тронул отверстие указательным пальцем и почувствовал, что оно горячее, а рваные края царапают кожу. Ощущение было какое-то очень знакомое. Порывшись в памяти, он наконец вспомнил, что это ощущение из детства, когда водишь языком по вылезшему новому зубу. Тут же вспомнилось, как он ругал за это сына. Этот круглолицый, круглоглазый мальчонка, который всегда — и в чистой одежде, и в грязной — выглядел неряшливо, с большим ранцем за плечами, с небрежно повязанным красным галстуком и ивовым прутиком в руках подошел как-то к нему, трогая зубы кончиком языка. Следователь потрепал его по голове, а тот недовольно хлестнул его по ноге прутиком: «Ну тебя! Зачем трогаешь? Разве не знаешь, что от этого дурачком стать можно?» Голову склонил набок, прищурился, вид самый что ни на есть серьезный. «Глупыш! — улыбнулся следователь. — От этого дурачком не станешь, а вот если зубы языком лизать, кривыми вырастут…» От всех нахлынувших воспоминаний в душе поднялась горячая волна. Он торопливо отдернул руку от шоферицы, и на глазах у него выступили слезы. Чуть слышно прошептав имя сына, он сжал кулаки и, хлопнув себя по лбу, выругался:

— Болван! Какой же ты болван, Дин Гоуэр, как ты мог сотворить такое!

Мальчонка тогда недовольно глянул на него, повернулся и пошел прочь. Быстро передвигаясь на крепких маленьких ножках, он очень скоро скрылся среди сновавших туда-сюда автомобилей.

«За двойное убийство смертной казни не избежать. Но прежде я должен повидаться с сыном». И он перенесся мыслями в провинциальный центр, далекий, словно на другом конце земли.

Схватив пистолет, в котором остался лишь один патрон, он выбежал из дверей ресторана. Стоявшие при входе лилипутки вцепились в него, но он стряхнул их с себя и с риском для жизни устремился наперерез мчавшемуся по улице потоку машин. С обеих сторон то и дело слышался отвратительный скрежет тормозов. Одна машина даже толкнула его сзади, но лишь придала ему ускорение, и он вылетел на тротуар. От ресторана доносился гвалт и крики. Он мчался что было сил по усыпанному палой листвой тротуару, смутно соображая, что сейчас раннее утро и что на омытых дождем небесах теснятся кроваво-красные рассветные облака. Холодный дождь шел всю ночь, было скользко, а невысокие деревья, одетые мохнатым инеем, казались сказочно красивыми. Он и глазом не успел моргнуть, как уже бежал по знакомой брусчатке. В сточных канавах, над которыми поднимался молочно-белый пар, плавали такие деликатесы, как копченая свиная голова, жареные фрикадельки, черепаший панцирь, тушеные креветки и свиные ножки в соевом соусе. Несколько стариков в лохмотьях вылавливали эти вкусности сетью на длинных шестах. Губы у них лоснились от жира, щеки у всех румяные: видать, пищевая ценность этих отбросов достаточно высока. Лица нескольких проезжавших мимо велосипедистов вдруг исказились от отвращения, и они с криками изумления беспорядочно посыпались вместе с велосипедами в узкую придорожную канаву. Велосипеды и тела нарушили ровную гладь воды, и пахнуло такой жуткой смесью перебродившего винного жмыха и вони от трупов животных, что его чуть не вытошнило. Он бежал возле самой стены и, споткнувшись на какой-то неровности, упал. Сзади летели беспорядочные крики: «Держи его, держи!» Поднявшись, он оглянулся: уже целая толпа бесновалась и кричала, но броситься за ним никто не решался. Он побежал дальше, уже чуть медленнее. От волнения сердце колотилось так, что заныла грудь. Вот и знакомый мемориал павших борцов. Похожие на пагоды кроны вечнозеленых деревьев создавали впечатление особой святости и чистоты.