Федор Московцев - Карибский кризис

Ежечасно, ежеминутно мне грозило разоблачение — как только понадобятся деньги, я был обязан их перечислить. При общении с компаньонами я чувствовал себя, как живой петух на вертеле. Система Банк-Клиент (Международного Московского Банка) была установлена только по Экссону, и компаньоны в офисе видели все деньги, счета остальных фирм находились во Внешторгбанке, выписки которого никто не проверял (но я на всякий случай их подделывал).

Меня поддерживали обломки решительности, алкоголь и антидепрессанты, которыми меня пичкала Мариам. Я забросил спорт и вечерами, когда уже мне не грозила опасность разоблачения, я лежал в своей комнате, укрывшись «тревожным халатом» (так Мариам называла огромный узбекский халат, подаренный кем-то на день рождения), и размышлял о своих скорбных делах. Я жил и двигался точно окруженный лёгким туманом, лишавшим предметы и людей резкой отчетливости контуров; засыпал и просыпался с этим ощущением тревоги и предчувствия катастрофы.

Итак, я перестал заниматься делами — у меня просто не было возможности. Мне ежечасно приходилось оправдываться перед компаньонами, кредиторами, поставщиками, перед всеми, кому я был должен. Долги росли. Я уже не просматривал отчёты, пересылаемые по электронной почте из Волгограда. Единственное, что меня интересовало — это движение по расчетному счету. В пять часов, перед закрытием банков, я давал распоряжения о платежах таким образом, чтобы как-то продержаться следующие полдня, и ехал домой. Дома я ложился на диван и смотрел в потолок, не в силах сосредоточиться, чтобы что-то предпринять. Единственный, кто мог вывести меня из мрачного оцепенения, сковавшего по рукам и ногам, был сын. Когда он подходил и просил поиграть с ним, я безропотно вставал с дивана и шел за ним, семенившим по квартире с проворством юркого мышонка.

На фоне принимаемых антидепрессантов у меня начались галлюцинации. Смутные и тягостные видения кружились в воздухе, часто я не понимал, что со мной происходит. Голова горела, зубы стучали, меня знобило и тут же бросало в жар. Я видел какие-то страшные лица, проплывавшие мимо, и не успевал разобрать, кто передо мной. Чего от меня хочет толпа чужих людей, наряженных, как в маскараде? Что-то горячее и тяжелое давило мне на грудь, я тяжело дышал и в ужасе отбивался. И сквозь окружавшую меня муть до меня доносился требовательный женский голос, и нестерпимый блеск проступал через эту плотную муть. То был знакомый голос, в нём было нечто вроде необъяснимого, почти электрического очарования, но раздавался он не из прежней жизни, а из нового существования, в которое я плавно перетекал. Это бытие проходило в каком-то ином пространстве, ритм которого не соответствовал внешним обстоятельствам; и в этом сравнительно спокойном существовании было чрезвычайно мало вещей, имевших одинаковое значение, одинаковую ценность, одинаковую протяженность во времени, словом, некоторую аналогию с тем, что происходило вне меня. Жизнь представлялась проходящей в трёх измерениях, в каждом из которых она была иной, но, попадая в одно, я ничего не привносил туда из другого.

В первом я — всё ещё преуспевающий делец, успешный человек, в модной одежде на дорогой машине, денди, супермен, эмблема выплеснутой сексуальности. Находясь рядом со мной, люди чувствовали себя гораздо более остро, эрегированно, эмоционально, уверенно — как крепко сжатый кулак. Моего расположения всё ещё искали многие люди, просились на работу, уговаривали, чтобы я решал им вопросы, составил протекцию.

Другое измерение — это мир мгновенных и сильных сожалений, в котором я — мятущийся неуверенный слабак, спрятавшийся за ширмой мнимого благополучия, пытающийся купировать приступы гамлетизма алкоголем, транквилизаторами, и разными сомнительными удовольствиями. Мне не давали покоя постоянно допускаемые мной просчёты, о которых никто не знал. Я понимал последствия своих ошибок, и это усиливало мою депрессию. Чтобы скрыть истинное положение дел, мне приходилось прибегать к подлогам, фальсификации; а запутавшись в расчетах, я утрачивал связь с реальностью. Со временем разница между внешним шиком и реальным состоянием становилась ошеломительной, выражение лица становилось всё более уверенным по мере того, как денежное положение делалось безнадёжнее. Все видели мощный подъём вместо стремительного падения по спирали. Я понимал, что нужно выкарабкиваться, но выбирал таких спасителей, что всё становилось ещё тяжелее. Некоторые люди, которых привлекала моя харизма, полагали, что смогут превратить хаос моей жизни в надёжное капиталовложение; но узнав даже малую часть моих проблем, рвали со мной все связи и распространяли слухи, которые вредили моей репутации. Моё существование — это существование в бесформенном и хаотическом, часто меняющемся мире, который приходиться чуть ли не ежедневно строить и создавать, в то время как люди разумные живут в мире реальном и действительном, давно установившемся и приобретшем мертвенную и трагическую неподвижность, неподвижность умирания или смерти.