Джеймс Олдридж - Дело чести

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул Квейль.

Он быстро поднялся на ноги:

— Ублюдки!

Он утратил всякую способность восприятия. Они все дошли до предела; это было больше, чем мог вынести человек, и грохот для него был ничто. Было только то, что открывалось перед глазами. Был Тэп, распластанный на земле. Не было ни криков, ни смятения, ни бегущих людей, ни Арнольда, кричащего: «Уводите самолет! Они опять летят!» Он не побежал ко рву, чтобы добраться до «Гладиатора». Он ничего не воспринимал, пока над аэродромом не нависла целая туча машин.

Планеры, «Юнкерсы», парашютисты спускались одновременно в каком-то хаосе. Квейль побежал к «Гладиатору», сел в кабину. Пока бежал, видел, как загорелся последний «Бленхейм». Первые планеры и «Юнкерсы» были уже на площадке. По ним почти не стреляли. Квейль почувствовал, что мотор заработал. Он не стал выбирать подходящую дорожку для разбега. Самолет запрыгал прямо по рытвинам, среди тучи планеров и парашютистов вверху, в воздухе, и вокруг, на земле. Квейль дернул ручку на себя и с места рванулся вверх, так как два «Юнкерса» прямо перед ним врезались в землю. Среди всего этого безумия он не прекращал пулеметного огня, и всякий раз, как в его прицел попадал «Юнкере» или планер, он с воплем нажимал гашетку. Скользнув вдоль края площадки, он набрал высоту. Площадка под ним пестрела парашютистами, планерами, обломками «Юнкерсов», бегущими людьми, сеткой пулеметного огня.

Квейль успел окинуть взглядом все это, увертываясь от «Юнкерсов» и расходуя на них весь свой запас пулеметных лент. Он истратил его прежде, чем все это исчезло из виду.

Машинально он взял курс на Мерса-Матру на египетском побережье. Оглянувшись, он увидел, что туча белых парашютистов, и поле в воронках, и весь этот хаос уже исчезают за горой. И понял, что все кончено. Понял, что немцы захватили остров. Все понял, поднимаясь ввысь.

Справа появились «Мессершмитты». Квейль поднялся еще выше и дал полный газ. Он был не в силах думать ни о чем больше, кроме как о том, что все кончено. Все. Он спас «Гладиатор», эту проклятую машину. А все остальное погибло. И весь мир может теперь погибнуть. Ничего не осталось. Ничего.

Он испробовал все средства. В Каире он сидел в квадратной канцелярии американской дипломатической миссии, добиваясь, чтобы там приняли меры к розыску Елены. Меры принимались, но результат был всегда один и тот же: сведений никаких нет, но может быть, что-нибудь удастся узнать в ближайшее время. Он сидел в продолговатой комнате британского консульства и в ожидании ответа слушал, как за окном перекликались туземные мальчишки. Британское консульство ответило, что ничего не может сделать. Его жена не имеет английского паспорта, поэтому оно не может предпринять официальные шаги для ее розыска, особенно на территории, занятой противником.

Каждый раз, как из Александрии прибывали эвакуированные с Крита, он отправлялся в лагерь. Он бродил среди них, пристально всматриваясь в группы женщин, но Елены среди них не было. В конце концов он перестал надеяться, что увидит ее: она затерялась в битве за Крит. И это вызвало в нем целый рой сложных мыслей.

Как ни велико было и прежде его недоверие к военной иерархии, теперь он не доверял ей еще больше. Он не верил в нее совершенно. Он видел теперь в ее представителях не отдельных людей, а единую группу, бездарную и бессильную, как целое. Это мнение окончательно утвердилось в нем на Крите. Он чувствовал себя как в ловушке, не видя выхода из положения. Раньше у него не было полного неверия: он только сомневался. Это была скорее личная антипатия. Он мог делать свое дело, забывая личные чувства. Теперь было иначе.

Он сомневался в основном. Он считал теперь, что руководство в целом не отвечает своему назначению, что это не та группа и не те личности, которые способны справиться с задачей хотя бы частично. Но он не знал, что же отсюда следует. Он понимал, что при таком неверии трудно делать свое дело. И он не хотел возвращаться к своим обязанностям в таком настроении.

Путаница в мыслях пугала его, внушала ему чисто физический страх.

Бродя по улицам, он внимательно вслушивался в непрерывный говор толпы — местных жителей, английских солдат, австралийцев, новозеландцев, индусов, штабных офицеров с красной нашивкой и пистолетом на шнуре у светло-коричневого пояса, в безупречного покроя диагоналевых трусах и замшевых туфлях. Он смотрел на все это со своей новой точки зрения. Все это было для него связано с Еленой. Его недоверие к руководству оставалось непоколебимым. Всякий раз как он глядел на все это: на выкрашенные в защитный цвет штабные автомашины, на красивых, покрытых здоровым загаром капитанов и майоров, с рукавами, закатанными как раз настолько, насколько принято, на дорогие дымчатые стекла и дорожные автомобили, — им овладевало отвращение. Внутренняя борьба угнетала его: еще ни разу ему не случалось запутываться в таких противоречиях. И все больше в нем росло нежелание возвращаться в боевую обстановку, пока он не найдет выхода из своего неверия.