Михаил Мамаев - Месть негодяя

— Вы женаты, Алексей? — спрашивает подруга Виталия Наталья. — А дети есть? А в театре работаете?

— Я тоже заканчивал актерский, — говорит Бонч. — Но я не смог работать в театре. Интриги и болото — не мое! Ушел в режиссуру.

Рассказываю, что актерское образование у меня второе, сначала окончил журфак.

— А чем занимался после журфака? — спрашивает Бонч.

Не люблю публично вспоминать прошлое. Отношусь к моему прошлому, как к заповеднику, вход в который разрешен только мне, да и то лишь на Новый год, Пасху и День Победы. Но сейчас мне хочется рассказать.

— Работал за рубежом военными корреспондентом и переводчиком. Создал в Москве одно из первых совместных предприятий. Торговал просроченным итальянским соком и контрабандным рисом, снимал рекламные ролики… Романтическое было время, кстати! После первых проданных фур мы с товарищем купили с выставки спортивный Ягуар — кабриолет. Это был первый новый Ягуар — кабриолет в Москве. С трудом договорились с дилером — они должны были вернуть выставочный образец в Англию. До закрытия выставки оставалось два дня. И мы по очереди дежурили на стенде, следили, чтобы наш автомобиль не сломали, не порезали ножиком брезентовую крышу, не написали на гламурном глянцевом боку какое-нибудь очередное восхваление России (У нас ведь национальная традиция — любить родину за счет кого-то)… Видели бы вы нас на этой машине! Помню, едем по Кутузовскому, а по тротуару дефилируют две роскошные стрекозы — короткие юбки, облегающие пестрые майки, голые загорелые пупки… Мы притормаживаем, включаем на всю улицу Барри Уайта и делаем вид, что не обращаем на них внимания. Красавицы долго улыбались, безуспешно строили глазки, а потом вдруг сорвали с себя маечки, стали, размахивать над головой, как флагами и танцевали, танцевали, танцевали под Барри Уайта, энергично вертя узкими бедрами и звонко стуча каблучками по мостовой… Потом мы на этой машине поехали в Стамбул. В Одессе проспали паром — паромы тогда ходили два раза в неделю — и решили ехать по суше. Прорвались через границу, где пропускают только румын и молдаван, да и то раз в сто лет. Три года я жил в Турции, делал бизнес. Когда случились неприятности, уходил через грузовой порт. А одного моего товарища, как Филиппа, заставили копать себе могилу в лесу. Только его собирались не расстрелять, а повесить. А сначала изображали, что отрезают по локоть руку. Десантным штык ножом с зазубринами, знаете? Его же собственным штык ножом с личными инициалами. Они ему кожу этими зазубринами рвали. Запугивали. Ломали, в общем.

— За что? — спросил Виталий.

— Денег был должен много.

— Мне тоже приставляли пистолет к голове, — помолчав, сказал Бонч.

— И мне, — вдруг сказал Володя, как будто только что вспомнил.

— И мне, — сказала Яна.

Мы переглянулись, удивленно посмотрели на Яну.

Яна снова сыграла, что покраснела:

— Ну, да, а что?

— А тебе-то чего? — удивился Виталий.

— Так…

— Повезло нашему поколению, — сказал Бонч. — Повидали разные времена. Есть, с чем сравнить. Умеем ориентироваться. И ценить жизнь. Когда я учился в киношколе в Польше, у большинства студентов главной темой творчества был суицид. У них там сытая благополучная жизнь. Им не о чем снимать кино… За что тебе приставляли к голове пистолет, Яна?

Яна молчит, хлопает ресницами.

— Может, Яна, ты все же выпьешь с нами? — снова спрашивает Виталий.

— Нет, спасибо, в другой раз, правда. И ко мне сегодня должны из Москвы прилететь.

— Кто у тебя там прилетает? — заинтересовался Володя. — Кто бы ни прилетел, приглашай к нам за стол.

У Яны звонит телефон, она торопливо отходит поговорить. Через минуту возвращается попрощаться.

Виталий и Наташа провожают ее до дороги.

Вернувшись, Виталий рассказывает несколько еврейских анекдотов. Я люблю еврейские анекдоты, потому что они часто похожи на притчу. А притча — мой любимый жанр.

Виталий стрижен коротко, как я. И постоянно улыбается. Всего пару раз за весь вечер он забывал о необходимости улыбаться. Тогда его взгляд становился холодным и пустым, как если бы ему когда-то годами молотком ломали пальцы, как Родиону в восьмой серии, и при этом твердили в лицо: «Ты верил в торжество добра и справедливости? Ну, так получи, еврей!»

С Наташей они нежны и как-то трепетны что ли. Она весь вечер обнимает его, поглаживает по спине, по лысеющей макушке, заглядывает в глаза. Как будто знает, что этот вечно смеющийся зрелый человек может в любой момент соскочить с катушек, и готова сразу его утешить. Ее рука все время у него на плече. А он обнимает ее и гладит. Это так непривычно видеть. Обычно взрослые россияне так себя не ведут в публичных местах. А жаль.