Вероника Кунгурцева - Орина дома и в Потусторонье

Ребята взобрались на телегу, дедушка Диомед занял свое место — и Басурман тронулся. Крошечка оглянулась: школьные окна разом погасли. А окна в избах впереди лежащего села так и не загорелись. И навстречу им со стороны реки поплыли клочья тумана, похожие на стадо белых коров, овец да коз. Небо, затянутое поволокой тьмы, с исподу было покрыто облаками, острый серп месяца взблеснул из-за облака…

Курчум стоял буквой «Ш», они ехали по крайнему переулку и уж свернули за угол, чтоб выбраться на свою дорогу, которая — мимо вересковой пустоши — вела к мосту через Постолку, как вдруг раздался лай множества собак, причем не со стороны села, а откуда-то с пустоши, из тумана. Баско заржал и безо всяких понуканий прибавил ходу. Придушенный собачий лай — как будто поводки натянули и вериги ошейников сдавили псам горло — приближался справа, со стороны Ягана, и Крошечка услыхала перемешанные с лаем отрывистые команды человечьей речи. Правда слов было не разобрать: далеко. Дедушка Диомед удивлялся: дескать, неуж охота? Так ведь темень, на кого это они охотятся?! Басурман пошел рысью: седоков в телеге подкидывало на ухабах, точно мячики на лаптовой бите; лай и крики приближались, и Орине показалось, что она разбирает некоторые слова, и… и… слова эти были не русские… и не татарские… и не удмуртские, а… а… а…

— Моста нет! — приглядевшись, воскликнул дедушка Диомед, ребята вскочили чуть не в рост — и вправду: моста через Постолку не было… — Куда мост делся?! — орал конюх, а Крошечка вдруг разобрала в гвалте пустоши одно слово: «Partisanen!».

Она не знала, что услышал возница, но только он стал разворачивать коня, прочь, прочь — по стерне (там летом росла рожь, сейчас ее, конечно, убрали), вверх против течения реки. И вдруг из рогатого тумана, стадно наступавшего на них, раздалась автоматная очередь… Крошечка пискнула, упала на дно телеги и зажмурилась: так она и знала — война!!! А Павлик Краснов упал на нее, придавив своим телом.

— Н-но, Баско, родимой, давай, давай, Басурман! — орал дедушка Диомед, ставший в рост и нахлестывавший коня (которого до тех пор ни разу в жизни не стегнул) вынутой откуда-то вицей.

Когда Орина открыла глаза, они уже миновали высокий в этом месте берег и чуть не кувырком съехали к Постолке, которая и поверху, и с берегов придирчиво прикрывала свое серебряное тело белыми лохмами тумана. Крошечка, схватив библиотечную книгу, соскочила вслед за мальчиком и дедом на землю.

— Давайте вплавь, — закричал возница, торопливо освобождая Басурмана из упряжи, постромки перерезал, дугу скинул. — Плыви, Баско, домой, плыви, мой вечный конь…

— Ой, а я не умею плавать! — вскричала Орина, повернулась к Павлику: — А ты умеешь?

— Не знаю, — отвечал мальчик.

— И как же наша книга, — испугалась она, — и… и «дело»?

А Басурман, вздымая копыта, плещась, тяжело плыл к тому берегу. И тут из постолочного тумана выскользнула лодка, на веслах лицом к ним сидел мужик. Конюх, радостно вскрикнув, стал звать его:

— Язон, Язон, скорей к нам, вилы те в бок! Мы тута! — и, набирая полные валенки воды, побежал к лодке, ребята за ним.

Но лодочник вдруг высоко и угрожающе вздел весло и деловито спросил:

— А платить у вас есть чем? За так не повезу, не положено!

Дедушка Диомед, ухватившись за борт, так и замер с разинутым ртом, откуда вот-вот должна была выскочить первая партия ругательств, но Крошечка, стоявшая по пояс в воде, торопливо вынула из кармана платьишка пятак и протянула. Лодочник немедля схватил медную денежку, но спохватился и грозно спросил:

— А где золотой царский червонец?

— У географички во рту… — отвечала, вспомнив, Орина.

— Ну, поплывет она у меня… Без зубов останется! Ладно, — лодочник прикусил пятак, и, видать, удовлетворенный качеством меди, затащил в лодку девочку, которая держала над головой дорогую книжку; повернулся к остальным: «А у вас чего?» Но тут он увидел папку, которую успел закинуть в лодку Павлик и из которой выпала пара мертвых фотографий, поднял одну, приблизил к глазам и, кивнув: «Ладно, карточками возьму», — помог влезть и мальчику, и конюху. А из прибрежного тумана уже вырвалась спущенная с поводка овчарка и вплавь кинулась за ними, но получила страшный удар веслом по голове — и пошла ко дну; а лодка, рассекая водную гладь, стремительно направилась к левому берегу.

Правый берег полностью скрыл туман, и пассажиры лодки, скукожившись, слушали удалявшийся лай, невнятную речь и иногда выстрелы: наверное, преследователи решили, что они всё еще на том берегу.