Людмила Пятигорская - Блестящее одиночество

Сгущались сумерки.

Дама в задумчивости постукивала тонкими пальцами по спинке скамьи.

«Она умерла в тысяча семьсот двадцать шестом году. Похоронили ее там — видишь то ограждение вокруг постамента?» — она указала в глубь темноты на одно из надгробий. Меня как током ударило. «Умерла — кто?» — спросила я неестественно бодрым голосом. «В замужестве — Анна Гибсон, шестая дочь и любимица Ричарда Кромвеля, второго и последнего лорда-протектора Англии, Шотландии и Ирландии, внучка Оливера Кромвеля, первого лорда-протектора, отчаянного законника и святоши». — «Ага», — кивнула я с пониманием. «Люди Кромвеля чистили села и города, спасая погрязших в разврате безбожников. Сжигали рукописи и книги, потому что есть только один святой текст — Библия…» — «Господи, — подумала я, — на кой черт я за ней побежала, поддавшись фантазиям. Начитаешься литературы, потом и мерещится. Мне еще бабушка говорила: меньше читаешь — крепче спишь. Святая правда. Если бы не „Записки“ этой дамы, ее бы самой вообще не существовало. Здесь именно такая зависимость. Ну хорошо, а я? Неужели со мной та же история?»

«…А потом тело деда выволокли из могилы и во осмеяние прилюдно повесили. Оно болталось на рее, а чернь, затыкая носы и глумясь, тыкала в него пальцами».

Из-за туч вышла луна, осветив мраморное лицо моей спутницы.

«Она умерла в декабре. В день похорон шел резкий ледяной дождь. Могильную яму наполняла вода; ее вычерпывали, но вода тут же набиралась вновь, и с этим ничего нельзя было поделать. Промокли люди и лошади. Сырость пронизывала до костей. Меня опустили в воду и, оставив с могильщиками, ушли — вот туда, к той стене, где тогда находился выход. Захлопали дверцы карет. Кучера натянули поводья и зацокали языками. В струях воды кони били копытами, поднимая мириады брызг».

Луна скрылась за тучами и стало совсем темно, хоть плачь.

«Я оказалась в дурной компании, — сказала Анна. — Подлые нравы ошеломили меня, повергнув в уныние. Моей соседкой справа стала Нанси Даусон, утопившаяся танцовщица хорнпайп из Олд Друри. Немного позднее появилась соседка слева — Элиза Феннинг, кухарка, повешенная в Ньюгейте. Она отравила крысиным ядом своих хозяев, супругов Твинеров, вместе с тремя их детьми. Но она не раскаивалась, о нет, она была развращенной сукой». Меня что-то кольнуло — точно предчувствие прошлого. Анна опустила ладонь на мою руку. Холодок побежал вверх по предплечью, остановившись на сердце. Я видела смрадную площадь в Ньюгейте, запруженную народом. Орущие люди наседали друг на друга, рвались вперед, чтобы быть ближе к той, которую привезли в повозке со связанными за спиной руками. От самой тюрьмы за повозкой бежала воющая толпа. Людской поток, продолжающий стекаться из переулков, теснил тех, кто уже был на площади. Люди оказались в ловушке. Началась давка.

С этой леди, Элизой Феннинг, мне и выпало коротать время, которого и так набралось предостаточно, но с каждым днем прибывало… «Ее могила, покрытая известняковой плитой, вот там, рядом с оградой… Или я ошибаюсь?» Я вскочила со скамейки и закричала: «Ты что мне инкриминируешь? Что Элиза Феннинг — это я?!!!» Анна, постучав пальцами по спинке скамьи, улыбнулась: «Инкриминирую? Побойся Бога, я знаю».

Я неслась к выходу, обгоняя саму себя. Всего каких-нибудь пятьдесят метров — и все. С разбегу я налетела на кладбищенские ворота. Они были закрыты. Анна стояла за мной, я слышала ее дыхание. «… и эти голодные лисы, ты должна помнить, в особенности зимой, когда по подземным тоннелям они рыщут в поисках пропитания…» Я схватилась за витые прутья ворот и начала карабкаться вверх, цепляясь за чугунные стебли и листья. Нога сорвалась, и я уже было стала скатываться обратно, но успела обхватить слабеющими руками литую лилию и снова, как паук, поползла к вершине. Достигнув верхнего края ворот, я стала переваливаться через острые колья, но зацепилась подолом пальто и вниз головой повисла. Мне мерещилось, что Анна лезет следом за мной и вот уже тянется мертвой рукой, чтобы перетащить меня на свою сторону. Я рванулась что было сил, подол затрещал, и я рухнула вниз, проехав лицом по асфальту. Так и лежала под желтым тускнеющим фонарем, боясь двинуться.

Крадучись, ко мне приближалась лиса, вылезшая из-под кладбищенских ворот. Она бесшумно ползла, прильнув телом к земле. В мерцающем свете казалось, что она не ползет, а плавно переливается — от мордочки до хвоста. Она замерла чуть поодаль и стала принюхиваться — не мертвечина ли?