Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Ледяные брызги, весь март. У «Растениеводства». Ну и погодка! Снежная жижа. Не гулять же! Миндаль в шоколаде. На Плеханова. Хмарь эта, вечер, текучие тротуары. Долг платежом красен. Кабачок «Лезгинка». Надеремся до чертиков и спляшем на столе. Я — с кортиком в зубах, она — кружась вокруг меня. Музыка играет, кабачок уже битком набит. Она ходила ко врачу по своим делам. То ли негр, то ли араб. Очень приятно положил руку ей на голый живот. Такая черная лапа у нее на животе! Это же сразу чувствуется: что за мужчина! Она жила белкой в лесу, прыгала с сосны на сосну, охотник ее подстерег, выстрелил в глаз, чтоб шкурку не попортить, душа ее вылетела и переселилась в это женское тело, и теперь она сидит передо мной и грызет орешки. Трогательная история. «Духи — игрушки женщин, — говорит она. — Помните, у братьев Гримм: «Принцесса и свинопас». Продавала поцелуи за пустяки. Она плохо кончила. Сотрите. У вас на губах осталась моя помада». Над аркой, высоко — ржаво-крылатый Марс крылатой спиной. В два. Ровно. По вторникам рыцари поднимают забрала в тихом зале, приветствуя нас, как старых знакомых. Новая выставка. Абстрактный экспрессионизм. Привезли из-за океана. Черные камни в чистом поле. Это ей непонятно. Она уехала бы в Америку с каким-нибудь опытным, энергичным, деловым человеком. Она, не раздумывая, согласилась бы на предложение богатого человека, который мог бы ее обеспечить. Разумеется, чтобы это был хороший, порядочный человек. Сад не просох. Сыро. Поболтаюсь где-нибудь. Жую булку, Лермонтов, фонтан мертв. Булка с тмином, корка жесткая, не разжевать, челюсти устали. Воробушки тоже есть хотят. «Заждались? Опять пить вино?» Столик в дальнем углу. «Невозможно жить в таком безденежье, в такой нищете! — восклицает она. — Мое терпение лопнуло. Так вот и рушатся семьи!» И она горячо говорит, говорит. Накипело. А я слушаю, сочувственно слушаю ее, я во всем с ней соглашаюсь. Образ мужчины, какого она могла бы полюбить, состоит и из социального положения и профессии. Конечно, она не могла бы полюбить какого-нибудь сантехника или кочегара. Ее не устроит и грузчик. Что это за работа — грузчик! «Через месяц уже опять затоскуете по своей машинке и будете к ней красться из моей спальни посреди ночи. Я прозорлива, достаточно прозорлива, чтобы не делать такого неблагоразумного шага. Вы — фавн, любитель нимф, рожки и копытца, вот вы кто!» К ним в квартиру часто залетают птицы, даже говорящий попугай залетел. «Вы романтик, — говорит она. — Браки по расчету самые счастливые. Все эти безумства любви проходят». Апрель. Звоню. Оказывается, болеет. Тени безлиственных тополей на солнечной платформе. Жду поезда. Гитарист бренчит. Идет по вагону с кепкой в руке. Черный бархат обугленной насыпи, огонь ало бежит по склону вдогонку колесам, я жадно вдыхаю этот горький дым, летящий в раскрытую форточку. Парк просох. «Дик, Дик!» — зовет звонким голосом. Блестящий поясок, голая шея. Села на скамью, ласкает пса, треплет пальчиками шерстистый затылок. Это моя голова лежит у нее на коленях и мой затылок ощущает ласку ее пальцев, а по позвоночнику бежит горячая дрожь. Вот и ливень! Как из ведра с громом. Остроозонное мгновенье. Я человек пропащий. «Это, в конце концов, даже неприлично!» — восклицает она. Одичал, сырой ветер остудит. На каком-то темном дворе, и половинка луны над крышей светится. «Хорош гость! Хоть бы словечко выронил за весь вечер!» — продолжает она возмущаться и не перестает меня корить до Нарвских ворот. Звезда! У, зрачок рвет! Венера! Она, она! Ее жестокие стрелы… Поправилась. Ей нужна тушь, да не та. В Купчино видела. Темно-сизое, словно гроза готовится. Ее лицо и волосы на ветру. «Безделушки, но женщина без них не может», — оправдывается она. Ларьки кружатся. Кукурузное масло, батарейки, стиральный порошок. Мостик через Мойку, ржавые трубы, рев насоса. Двадцать восьмое. На этот раз она пришла первая. Сидит на скамейке, подставив лицо солнцу, закрыв глаза, в белом своем плаще. «Окоченела в этом леднике, вот — греюсь». Не найдем на Садовой, так куда-нибудь еще поедем. Игрушки, керамика, колокольчики, она их трогает, и колокольчики звенят. «Эрос». Там продается кукла ее роста. Как живая. Лучшего подарка мужчине и не придумать. В шкаф буду прятать. С собой возить в футляре. Хоть вокруг света. «Вот если бы вы несли меня на руках по Перинной линии и нас весь город видел! Не несете же!» Камешек попал ей в туфлю. Опираясь на меня, вытряхает. Розовая ступня в прозрачном чулке. Я как слепой. Под трамвай лезу. Не схвати она меня за руку, быть бы мне перерезанным. Покашливает. Простуду не выгнать. Ясноглазый жулик на улице предлагает нам путевку в Рим или видеокамеру. На выбор. Зеленый карандашик для век. Огрызок остался. И тогда она обеспечена косметикой на весь год. Плывем в витринах. «Вы приносите мне счастье, — говорит она. — Нет, без шуток. Я бы повсюду носила вас с собой, как амулет, в сумочке, если б можно было вас волшебным образом уменьшить. Жаль, жаль, что нельзя!» Светлый весенний день. Дверцы раскрываются. Ее «Звездная». Прощаемся у эскалатора. «Ну, копайте свой огород, — говорит она. — Весь май. Вернетесь — в музей сходим».