Майкл Морпурго - Боевой конь

Но он сделал, что мог, а дальше – уж какова будет милость Божия. Только до сих пор Он был к нам не очень милостив. Если она умрёт, ради чего мне жить? – Он поглядел на нас и вытер слёзы морщинистой рукой. – Если вы понимаете меня, помолитесь за неё своему конскому божеству, потому что она за вас молится.

Всю ночь грохотали пушки, а на рассвете фельдшеры вывели нас на заснеженный двор и запрягли. Ни Эмили, ни её дед не вышли нас проводить. Тащить телегу, даже пустую, по нетронутому снегу было очень трудно. Мы с Топторном выбивались из сил. Рытвин и воронок не было видно, телега то и дело попадала в ямы, и мы с трудом вытаскивали её, увязая в мокрой земле под снегом.

Мы бы не добрались до передовой, если бы не фельдшеры, которые то и дело спускались с телеги и толкали её вручную, вытаскивая из ям.

Раненых в тот день было особенно много, и телегу нагружали до отказа. По счастью, обратная дорога шла под гору, иначе мы бы вообще не справились. Кто-то вдруг вспомнил, что сегодня Рождество. Солдаты запели рождественские гимны. Ослепшие от ядовитого газа, они пели и умоляли Бога вернуть утраченное зрение. В тот день мы сделали немало ходок туда и обратно и закончили только тогда, когда полевой госпиталь оказался переполнен.

Когда мы вернулись на ферму, уже была ночь. Пушки смолкли. Исчезло оранжевое зарево, и стали хорошо видны звёзды. За всё время, пока мы шли назад, не прозвучало ни одного выстрела. Как будто на одну ночь установилось короткое перемирие. Снег хрустел под копытами. В конюшне горел огонёк. Дедушка Эмили вышел к нам и взял у фельдшеров поводья.

– Тихая ночь, – проговорил он, заводя нас внутрь. – Ночь тиха, и всё хорошо. Вот вам сено, распаренное зерно и вода. Сегодня у вас двойной паёк, и не потому, что мороз, а потому, что вы молились за мою Эмили. Должно быть, вы хорошенько помолились своему конскому божеству, потому что в обед моя Эмили очнулась и села в кровати. И знаете, что она сказала? Не знаете? Я вам скажу. «Я должна распарить зерно – говорит, – чтобы они покушали, когда вернутся голодные и усталые». Вот так-то. Насилу её уложили. И то лишь после того, как немецкий доктор пообещал вам сегодня двойной паек, и не только сегодня, но всё время, пока будут морозы. Так что кушайте, мои хорошие. Сегодня Рождество, и каждый из нас получил свой подарок. И теперь всё хорошо, всё хорошо.

И всё было хорошо, по крайней мере некоторое время. Той весной линия фронта отодвинулась. Мы понимали, что война не кончена: слышали далёкое громыхание пушек, и время от времени мимо фермы проходили отряды. Но теперь почти не было раненых, и мы всё реже отправлялись с телегой к окопам. Целыми днями мы с Топторном паслись на лугу у пруда, а вечером Эмили приходила за нами. Ей не нужно было вести нас. Она звала – и мы сами шли.

Болезнь оставила Эмили слабость и кашель, но девочка, как и прежде, ухаживала за нами. А иногда садилась ко мне на спину, и я осторожно шёл с ней через двор на луг, и Топторн шагал с нами рядом. Она ездила без седла, без поводий, без шпор и садилась по-мужски, но не как хозяйка, а как друг. Топторн был выше меня и шире, и ей было трудно взобраться ему на спину и ещё труднее – спуститься. Иногда она перебиралась на Топторна с меня – сложный трюк, не раз заканчивавшийся падением.

Но Топторн ничуть не ревновал, он был рад бежать рядом и катать Эмили, когда она захочет.

Однажды в начале следующего лета после обеда мы отдыхали в тени раскидистого каштана и вдруг увидели, что с фронта движется колонна грузовиков. Грузовики остановились во дворе, а мы подбежали к воротам. Это были фельдшеры, санитары и доктора из полевого госпиталя. Они подошли ближе и окликнули нас. Эмили и её дедушка вышли из сарая, где держали коров, и теперь разговаривали с доктором. А нас с Топторном обступили фельдшеры, с которыми мы за время войны успели подружиться. Они перелезли через ворота, гладили нас, хлопали по спинам – радостные, но в то же время грустные. Тут Эмили бросилась к нам.

– Я знала! Я так и знала! – закричала она. – Я молилась, и Бог меня услышал. Кони им больше не нужны, госпиталь переносят. Там в долине большая битва, и они едут туда. Но вас они не заберут. Доктор сказал дедушке, что мы можем оставить вас себе. В благодарность за то, что мы дали им телегу и еду, и за то, что присматривали за вами всю зиму. Он говорит, вы останетесь у нас на ферме до тех пор, пока снова не понадобитесь.

Но я уверена, что этого не будет. А если они и захотят вас забрать, я вас спрячу. Мы ни за что с вами не расстанемся, правда, деда? Ни за что!