Павел Астахов - Рейдер

Петр Петрович остервенело начал тыкать в кнопку отключения связи, затем с омерзением, словно огромного ядовитого паука, бросил телефон на тумбочку и сжал голову руками. Но мертвый Гога так и висел перед ним.

«Срок давности… – колотилось в висках. – Я давно ни в чем не виновен!»

Они вышли от Григоровой, и Шамиль задумчиво покачал головой:

– Что ты будешь делать? Может, все-таки ко мне?

– Ты же знаешь, что мне придется ждать утра здесь, иначе есть риск застрять в заносах, – улыбнулся Артем, – устроюсь в гостинице, переночую, утром оставлю заявление, а тогда уж – к тебе.

Шамиль невесело хмыкнул:

– Да нет здесь приличных гостиниц. Не поверишь, клопы – размером с кулак!

– Да ну… – и впрямь не поверил Артем. – Вряд ли с кулак!

– Ну, чуть меньше… – вздохнул друг и на секунду ушел в себя. – Знаю! Есть тут один кемпинг возле города. Строили для лыжников, а теперь там весь бомонд усть-пинский отрывается. Нормальное местечко. – Шамиль щелкнул пальцами: – Марсель!

– Да, Шамиль Ренатович, – приоткрыл окно роскошного баварского авто водитель.

– Короче, Марсель, – распорядился главный судебный пристав Среднего Урала, – прямо сейчас отвезешь Артема Андреевича в кемпинг, ну, ты знаешь…

Водитель нехотя кивнул. Но Шамиль еще не закончил:

– А утром – в суд. Подождешь, когда он завершит все дела, и сразу – ко мне. – Шамиль повернулся к Павлову: – Смотри, Тема! Чтоб на манты к обеду был как штык!

Артем демонстративно оглядел доверенный другом на целых несколько часов огромный «БМВ» и покачал головой:

– Нет, Шамиль, все-таки что-то героическое в тебе есть.

– Я тебя когда-нибудь прикончу! – рассмеялся армейский друг. – И так сердце разрывается!

«Успеваю, – понял Павлов, – причем все успеваю…» А Шамиль уже манил к себе обреченного исполнять роль сопровождающего молоденького пристава из своей свиты.

– Смотри мне, – многозначительно прищурился он, – чтобы все было о'кей. Шкуру спущу, если прокол какой выйдет.

Петр Петрович метался по квартире, как раненый зверь.

– Я ни в чем не виновен, – твердил он, – я всегда соблюдал закон.

И лишь через полчаса, когда Колесов позвонил и сказал, что все в порядке, Спирский сумел взять себя в руки.

– Что там? – едва удерживаясь от того, чтобы вывалить на Колесова все, что он о нем знает и думает, спросил он.

– Эксперты уже приехали, – сухо отчитался Колесов. – Рабочая версия – самоубийство.

«Неужели пронесет?»

Для дела самоубийство вечно пьяного особиста было бы на руку.

– Труп убрали? – осторожно поинтересовался Петр Петрович.

– Бугров говорит, через часик увезут.

Спирский замер. Ему очень хотелось ощупать свои новые сокровища лично, собственными руками.

– Тогда я выезжаю, – наконец-то решился он. – В спецчасть без меня никого не пускать.

– Как скажете, – почти равнодушно отозвался Колесов. – Да и кому она нужна, эта ваша спецчасть?

«Вот и хорошо, что никому… – подумал Спирский. – Вот и прекрасненько…»

Павлов отключился сразу, едва попал в мягкое кондиционированное тепло ультрасовременной машины, – сказались последние сутки практически без сна. Иногда он вздрагивал и на доли секунды открывал глаза, но, поскольку перед ним не было ни затравленно глядящего из-за решетки подзащитного, ни умного, заранее «заряженного» судьи, а только километровые столбики, он мгновенно успокаивался и тут же улетал обратно в сон.

Ему снилась Настя – такой, какой бы она была, если бы у них все уже сложилось. Девушка стояла посреди залитых весенним солнцем Елисейских Полей, и за ней возвышалась Триумфальная арка, а вокруг не было ни души. Он попытался обнять девушку, однако она лишь загадочно улыбалась и тут же ускользала – раз, второй, третий – самым непостижимым образом. А когда она ускользнула в пятый или седьмой раз, Павлов огляделся и вдруг понял, что Париж совершенно пуст. Вокруг не было ни души!

– Настя, – позвал он, – брось эти фокусы.

Но девушка лишь рассмеялась, и он терпеливо двинулся за ней, пока они оба не добрались до арки.

– Настя! Настенька! – звал он, поднимаясь вслед за ней по ступенькам все выше и выше, а затем они очутились на смотровой площадке, и здесь тоже не было ни души, а Настя стояла на самом краю парапета и, прижимая обе руки к груди, что-то отчаянно ему говорила.

Павлов не слышал ее слов, он пытался подойти поближе, но его ноги почему-то перестали слушаться. По всему телу разлилась свинцовая тяжесть, а он все силился и все никак не мог понять, что же так отчаянно пытается сказать ему девушка.