Алексей Самойлов - Давайте ничего не напишем

– Фантасмагория!

– А что, хороший жанр! – кивнул Егор. – Говорят, монстров прописывать легче, потому что не нужно знать психологию людей. Будто бы люди, которые это говорят, знают психологию монстров!

Даша скорчила правдивую физиономию:

– И где же та грань, что отделяет бред безумца от гениального искусства?

– Да вот она, напротив нас сидит и выпрашивает косточку.

Егор порылся в карманах, извлёк объедки, оставшиеся после биг-мака, и швырнул их собаке.

– Спасибо! – поблагодарил пёс и с улыбкой принялся обедать.

– Как тебя зовут? – спросила Даша.

– Оккам, – прошамкал пёс.

Люди опасливо переглянулись.

– И какова же та крайняя необходимость, которая заставила одного из нас породить столь божественное создание? – спросил один из них.

– Мой ответ покажется тебе странным, но я не удивлюсь, если узнаю, что это пёс породил нас в силу своей, исконно собачьей и чрезвычайно крайней необходимости, – ответил второй.

– Давай это выясним.

– Давай.

– С кого начнём?

– С тебя.

– Нет, с меня.

– Нас уже путают.

– Вот и прекрасно.

– Так кто ты?

– А кто ты?

Люди снова переглянулись. Пёс больше не обращал на них внимания.

– Ладно, я начну, уступая женщине право второго хода, – Егор потёр руки, предвкушая. – Имя мне Егор, отчество – Абрамович, фамилия – Годидзе. Родился я в Буэнос-Айресе двадцать с лишним лет назад. Мой отец, Абрам Михайлович Ломоносов, работал послом Татарстана в Аргентине и однажды во время купания в заливе Пресвятой Троицы познакомился с моей будущей матерью – Прасковьей Андреевной Утрамбуй. В то время она гостила у своего любовника – горячего аргентинского мачо Тикко Курилайнена, и мой будущий отец отбил у него мою прошлую мать. С тех пор они поженились, зачав меня на розовом покрывале в трущобах Рио, куда сбежали вместе с килограммом контрабандных очков для сна от преследующей их полиции. Родился я на том же покрывале спустя девять месяцев в столичном роддоме, откуда меня выкрал родной дядя и под видом тюка с молотой тыквой доставил отцу и матери, которые в это время скрывались в Уругвае. Дядю звали Педро Мендоса, и он оказался названным братом моей бабушки Присциллы; в ту пору она занимала одну из руководящих должностей в суринамской демократической партии раздора.

Егор потёр руки ещё раз, отхлебнул из бокала и продолжил:

– Рос я не по дням, а по часам, потому как родители мои были чрезвычайно пунктуальными и отмечали каждый прожитый час моей жизни. Из-за этого я до сих пор не отмечаю дни рождения, зато отмечаю его часы. Вообще, меня воспитывали по-идиотски, что не удивительно. В три года меня наградили сестрой Лёлькой, а в пять – братиком Толькой. Иногда я просил свою мать запихнуть меня обратно в животик, потому как жили мы впроголодь и питались три-четыре раза в неделю баландой из требухи. В пять лет я пошёл зарабатывать деньги, пользуясь старым дедовским методом – пачкал одежду богатых сеньоров, а затем предлагал им услуги химчистки.

При этих словах Егор демонстративно стряхнул сигаретный пепел со своего пиджака.

– Затем я повзрослел, поумнел, и вскоре мне надоело чистить одежду. Тогда я придумал брать деньги за то, чтобы её не пачкать. Толстосумы и набобы охотно расставались со своими кошельками, боясь быть измазанными гуталином накануне важной деловой встречи. В одиннадцать лет я остался один, потому что всех моих родственников поймали на мексиканской границе, когда они переплывали Ганг на краденой лодке, загруженной эклерами с маком. Я эмигрировал в Россию и долго жил в Ожерелье у прабабки своего школьного приятеля Альфредо Гарсии. Альфредо был головастым и в седьмом классе купил турфирму, отправляющую детей-вундеркиндов на учёбу за границу по бартеру. Затем прабабка умерла от передозировки стероидов и по рассеянности оставила мне в наследство свою трёхкомнатную квартиру. Денег от её продажи хватило на однушку в Москве, новый компьютер и тунеядство в течение года, после чего я устроился работать сторожем в контору к Альфредо. В школу мы, разумеется, не ходили и портвейн по подворотням после уроков не пили.

Егор развалился на лавочке, словно голый король, и ехидно подмигнул внимательно слушающей Даше.

– Русским роком я никогда не увлекался, и политика меня тоже не интересовала. Мне всегда казалось, что политики платят рок-музыкантам за то, чтобы они сочиняли про них свои песенки. Пару раз я попробовал наркотики на спор, несколько раз едва не загремел в тюрьму, потому что мне нравилось воровать у тех, кто воровал у тех, у кого воровать нечего. Я понял, что закон, по которому меня обвиняют, придуман самими ворами, чтобы защищать их от таких, как я. Годам к 18 я, наконец, образумился и занялся собственным бизнесом, который был не настолько маленьким, чтобы потеряться среди акул, и не настолько большим, чтобы выделяться среди пескарей. Однажды ко мне пришла мафия, и я рассказал, что имею милицейскую крышу. Когда на следующий день пришли милиционеры, то им я рассказал, что мою шкуру вычёсывает мафия. Таким образом, от меня отстали все, кроме Альфредо Гарсии, который потребовал бабки за проданную квартиру своей прабабки. Я попросил знакомого таксидермиста соорудить муляж головы Гарсии и прислать его моему вымогателю по почте ценной бандеролью. Таким образом, жизнь научила меня решать насущные проблемы самыми невероятными способами. Однажды мою вторую дочь – а я любил делать дочерей своим любовницам, чтобы они на мне не женились – поколотили в детском саду пластмассовыми лопатками, а один музыкальный мальчик врезал ей игрушечными гуслями промеж глаз. Я пришёл в детский сад и на глазах у всех накормил привязанную к кровати воспитательницу тремя лишними порциями пшённой каши. После чего я сказал детям, что если они ещё раз тронут девочку, то будут кушать холодную противную кашу до конца своих крысиных дней, не вылезая из-за стола.