Юлий Крелин - Исаакские саги

— Спасибо, доктор. Шапка за мной.

Я только хмыкнул в ответ. А что я мог сказать? Как тут реагировать? Так сказать, чендж — обмен работами. Не раз я слышал о долге мне. Да как заживет, так и забывается. Чаще всего. Да и не нужно мне это. Лучше бы платили зарплату нормальную, а уж шапку я и сам тогда куплю, какая мне понравится. Когда у нас будет зарплата соответствующая, тогда и в магазинах проблем с покупками не будет. Да и не нужна мне шапка. Не люблю я шапки. И эх! И я пошел из операционной.

Дежурство только начиналось. В коридоре мимо меня проплыла каталка, на которой увозили в палату моего скорняка. Слышу, шепотком он спрашивает сестру:

— Этот, что ли делал мне? За маской не разглядишь.

Сестра подтвердила.

— Эй, доктор! Не больно было. Спасибо. Все путем будет?

Парнишка лежал в другом отделении и у него был другой врач в палате. Но швы снимал я сам. Вдруг, что не так. Да еще, наверное, и от довольства собой. Да. Если по правде, так я знал, что все шло нормально. Просто хотел порадоваться собственному успеху по части кройки и шитья. Мошонка была ровненькая, аккуратненькая. Я любовался своей работой.

— Ну, как, доктор?

— Все о'кей! До свадьбы, как говорится, заживет.

— Да не как говорится, а вправду нужно. Заживет? Нормально будет?

— Если меня не посрамишь — молотобоец будешь.

Я подклеил повязку и пошел из перевязочной.

— Эй, доктор! — опять это «эй». Что я его воспитывать сейчас здесь буду. Уж, какой есть. Пусть теперь жена его воспитанием занимается, если родители не сумели. Интересно, она к нему приходила? Он ей говорил, что у него? Не мое дело. — А как тебя зовут-то? Я даже не знаю. А шапка-то за мной.

— Чего ж у других не спросил. Борисом Исааковичем меня зовут.

Он вытаращился на меня, будто услышал колдовское заклинание. Но дальнейшую его реакцию я уже не видел. Ушел к себе в отделение.

На следующий день он поднялся на наш этаж, в мое отделение. Я сидел один и подписывал истории болезней.

— Слушай, Исаак…

— Борисом Исааковичем меня зовут.

— Да что ты возникаешь? Все одно — Исаак. Да? А ты что, еврей?

— Во-первых, юноша, у русских, в нашем языке, есть вежливая форма: к незнакомым, тем более к старшим, принято обращаться на вы… И у нас, у русских принято обращаться с отчеством.

— Ну, вот. Опять возникаешь…

— Да. Еврей. А что? Имеет значение?

Как писал Пушкин: «Ничего не ответила рыбка, лишь хвостом по воде плеснула». Парень ничего не ответил и печально ссутулившись, пошел из кабинета. Как это у того же Пушкина, нашего русского кумира: «Догадал меня черт родиться в этой стране».

Помню, как лет пятнадцать тому назад один приехавший к нам немец, не понимавший по-русски, сказал, что он чаще всего слышал и единственно, что понимал в разговорах — это два слова: Пушкин и кегебе. Но это я отвлекся.

Паренек был столь печален, что я закручинился — не оторвал бы он всю мою работу, чтоб заново все сделал какой-нибудь иной хирург, брат по племени и крови. Придет как Маугли к питону Каа, скажем, и промолвит на змеином языке: «Мы с тобой одной крови, ты и я. Удачной охоты, Каа. Почини мне мошонку». А еще лучше попросить об этом Багиру.

Больше я его никогда не встречал. А мне так интересно бы знать результаты моей работы. И на вид тоже интересно — как же все это выглядело через год, как разгладились швы, нет ли углов. Наконец, достаточно ли хорошо восстановилась изначальная форма.

Ни при выписке. Ни после свадьбы… Никогда. Думаю, что все в порядке. Говорят же: нет вестей — добрые вести. Было бы плохо, наверное, пришел бы права качать.

Началось это воспоминание, как чисто медицинский казус. Так сказать, мне важен был прецедент — приблизительно такой же больной был у нас вчера в отделении. Дежурные также проявляли «искусство кройки и шитья», как пел когда-то в дни нашей молодости Булат Окуджава. Вспоминал, вспоминал, как кроил, а кончились мои внутренние мемории совсем другой заботой, другим кроем. Не о шитье — о житье финальный куплетик.

Так и в рекламе, что я сейчас увидел на своем домашнем экране: погоня, полиция, мотоциклы, шум, треск, обыск… а оказывается — какие-то сигареты лучшие в мире, или что-то в этом роде.

Бродит по Европе призрак… и… всех чужих ждет клизма…

Выходной день может протекать по-разному. Борис Исаакович решил воспользоваться разнообразными желаниями семьи. Жена звала к друзьям на дачу. С вечера уехать и ранним утром по грибы. Все знали, что такое предложение глава семьи отвергнет с порога — он не любил ни эти лесные походы, дачные посиделки после, неминуемую борьбу с комарами, да и грибы не любил. Хотя известно — грибные поиски на самом-то деле не имели никакого отношения к дальнейшей гастрономии. Учёная компания — им важен поиск. Сыну тоже до лампочки была вся эта многомудрая компания — у него своя компания, свои планы и задумки. Короче говоря, уик-энд наступил, и Борис Исаакович остался дома с полной свободой, без привычных семейных общений. У него была идея написать статейку. Небольшую, без глобальных обобщений или новых предложений операций там, методов лечения. Недавно он выписал больную после необычной тяжёлой травмы, тяжёлой операции и неожиданно слишком лёгкого послеоперационного течения. Девочка разбилась на машине, которая впоролась в темноте на какую-то стройку не ограждённую должным образом. Её прямо пронизало, как на шампур насадило на два толстых штыря, которые прошли через весь живот снизу и остановились в груди. Будто чья-то верховная рука отводила эти железяки от мест, которые бы сделали повреждения не совместимыми с жизнью, как пишут в протоколах. Трудно назвать так пострадавшую девочку счастливой, но как иначе, если после такой сумасшедшей травмы, она выписалась из больницы уже на десятый день. Мистика! Да всё мистика: улица, на которой это случилось в старые время называлась «Живодёрка», и надо же, чтоб на месте с таким названием выстроили институт, который занимался и следил за трупом Ленина. Правда, пришлось её перекрестить в улицу Красина. Но, судя по этой травме, характере и функции института, суть прошлого названия сохранялась. Мистика!