Юлий Крелин - Исаакские саги

— Накликал, накликал… Конечно, нельзя так… — Будто проснувшись, Борис Исаакович бросил короткую реплику.

— Что нельзя? Можно, наверное. А он мне говорит: «А может, никакой биопсии и не надо» «А что уже точно рак?» — инфаркт, инсульт… «Сейчас еще одно исследование сделаем» И сделали, И никакого рака не оказалось. Не состоялся. И ничего не надо. Всего лишь складка диафрагмы. Что за бред!

— Ну! Ну, вот и ладушки. Стало быть, пошли они на…

— Да вот главное-то. Для вас специально… На следующий день доктор выписал счет страховой компании семь тысяч пятьсот долларей, баксов, по нынешнему. А рака-то и нет. Так им и надо. Меня напугали только. Вот я еще им за это иск вчинить могу. Счет вот выпишу — будут знать, как русского еврея пугать.

— Сейчас! Запугали! Взыскать с них. Гонорар наизнанку. — Борис Исаакович заливисто смеялся, и при этом запихивал в рот остатки мороженого.

— Ну. Я же говорил… Я же их посылал… Оказывается, послать порой по точному адресу очень даже помогает. Знай наших!

Домой они шли дружно, разговаривали громко и лишь дома, уже засыпая, Борис Исаакович с испугом подумал: «Он ведь теперь мне будет звонить по каждой ерунде».

И уснул.

Сяду записывать происшедшее со мной сегодня, вчера, давно и почему-то руку ли, мысль ли, во всяком случае, что-то, уводит далеко в сторону от первоначального замысла… воспоминания. Есть же писатели, что с детства были заражены литературной амбицией и с ранних лет одолевали себя этой заботой… или забавой, если хотите. Сначала у них в голове и на бумаге могли рождаться, скажем, какие-нибудь там принцы, Гаити, космос, скафандры, а с годами, по мере погружения в настоящую жизнь, появлялась и она.

Другой отряд пишущей братии не был с детства настроен на письмо. И, вдруг, встретившись с чем-то, может, и обычным, но задержавшим его внимание и задевшим душу его, он, этот представитель иной разновидности писателей, внезапно возглашает в своем нутре: «Мгновенье, остановись!» Ан, не остановишь, — и он бросается к бумаге и норовит зафиксировать этот момент, событие, собственное раздумье по поводу.

Разумеется, первые пишут лучше, стройнее, продуманнее. А вторые, как Господь позволит. Но, как говорится, не отнимешь — от души. Вот, наверное, потому и великие наши народные частушки, созданные душой, по велению, очевидно, Свыше, в первой половине куплета поются об одном, а дальше, казалось бы, совсем об ином. Канонический пример тому есть: «Бродит призрак по Европе, призрак коммунизма», а затем, но, пожалуй, не вдруг— «у моего миленка торчит из жопы клизма» Думаю, что в этом есть сермяжная правда. Ведь нынче метода эта подхвачена создателями и реклам на телевидении. Ну, например, ломает девушка каблук, смотрит на нее алчущим взором восторженный ходок с явным сексуальным вожделением, а в конце оказывается — речь идет о жевательной резинке.

Поэтому и я перестал расстраиваться, замечая в своих записях подобную же неорганизованность. «Так получается, — успокаиваю я себя — по-видимому, не от неумелости и расхлябанности мысли, а от души»

Вот и сейчас, когда лежал на диване, смакуя случай из моего прошлого, конец воспоминаний от проблемы медицинской вдруг свернул совсем в другую сторону. Может, так и надо? И я воскликнул: Мгновенье то, — вспомнись!

Я стоял над больным уже помытый, весь в стерильном, в перчатках и, придерживая пинцетом края раны, раздумывал, как бы разумнее и изящнее переместить все разорванные ткани, чтобы привести орган этот в первозданное, от Бога полученное, состояние. Хорошо бы скомандовать «на место»… или «все по местам»… Так ведь, не получится — не собаки, не солдаты.

Место это хорошо обезболивалось и без общего наркоза, и я, размышляя и примериваясь, попутно выяснял у больного обстоятельства происшествия, происхождение такой нечастой травмы. Точнее выведывал, потому как знать мне про это совсем не обязательно. На медицинскую помощь и ее успех сии следственные дознания никак не сказывались. Так что, просто, любопытство. Эта истина не была мне полезна и путь к ней мной самим никогда не поощрялся. Нестандартное повреждение и породило во мне не нужную любознательность. Впрочем, главная причина моей беседы с больным во время работы, хочу думать, что, просто, желание отвлечь его от мрачных мыслей, вполне естественных при такой травме, да и от ощущений моих действий, которые он мог бы расценить и как боль. Хотя я знал, что обезболивание здесь получается хорошее и мои манипуляции на органе для него не чувствительны… Вернее не чувствует только боль. А что я там ворошу, разумеется, ощущает. Молодому парню, лет так под тридцать, если и не больно, то все ж, безусловно, мало сказать, недостаточно комфортно.