Евгений Лапутин - Студия сна, или Стихи по-японски

Ответить можно было по-разному, например, красноречивым молчанием и плавной мимической волной на лице, которая разбрызгается вдруг несколькими столь неожиданными слезинками. Или лаконичным: мол, у меня нет выхода, ведь так долго я ждал вас… Или долгим многословным и многотрудным объяснением с воспоминанием собственных бессонных ночей, когда всего лишь непогашенный свет в туалете заставлял думать, что кроме одного Пикуса, лежащего сейчас в кровати, есть Пикус и другой, что вышел лишь на минутку, чтобы полюбоваться собственной тонкой полоской жидкого электричества. Вот-вот он вернется, мой милый Пикус, вот-вот мы снова ляжем с ним на одну кровать, вот-вот мы пожелаем друг другу спокойной ночи, вот-вот сольемся мы с ним воедино, но всякий раз бессонница заканчивалась на самом неподходящем месте, и утром, когда снова головная боль и снова цокот голодных голубей снаружи на подоконнике, с отчаянием вспоминалось несвершившееся ночное свидание.

– Ну, прежде всего, злоупотреблять моим доверием было бы совсем и совсем не в ваших интересах, – спокойно произнес Пикус. – Я, видите ли, дорогие мои, не просто какое-нибудь частное лицо, не какая-нибудь там персона вне достоверности, не отпечаток чьей-нибудь (пускай даже своей собственной) галлюцинации, а самый что ни на есть настоящий фильмовый режиссер, фигура, безусловно, известная и даже знаменитая. Моя фамилия Пикус, и я уверен, что вы смотрели не меньше дюжины моих фильмов. По разным причинам, которые вам, моим милым несмышленым голубкам, знать еще рановато, в титрах фильмов значатся совсем другие имена, но вам я открываю большущий секрет подлинного авторства. Да-да, «Охота в прохладе» – это тоже снял я, вернее, не только я. Есть еще один Пикус, дорогие мои, и все-все-все (и фильмы тоже) мы делаем с ним вместе. Это очень трудно объяснить и понять, но мы не показываемся с ним на люди одновременно. Вы должны это знать и не пугаться, когда рано или поздно к вам подойдет человек с моей внешностью, но отнюдь не я. Вы это поймете, почувствуете, увидите и даже услышите, поскольку у нас с ним разные голоса. Но он скажет вам то же самое: «Здравствуйте, дорогие мои!»

На всякий случай девочки согласно покивали, не став показывать своего удивления, хотя, наверное, удивляться было чему.

– Но все это второстепенное, – продолжал Пикус, радуясь, сколь гладко и правдоподобно все у него получается, сколь ловко затягивает он в капкан своих ничего не подозревающих жертв, поскольку положительно не было никакой возможности по случайности, по нелепому несчастью вдруг их лишиться, опять оставшись в одиночестве, чтобы ночью, под перламутром полной луны, под пыльцой недосягаемых звезд, под распластанными крыльями черных птиц вновь барахтаться на мелководье бессонницы, до этого специально не потушив свет в туалете и оставив там же полузакрученным кран.

Вместо ответа пытливая Эмма, сощурив глаза, долго изучала Пикуса, а потом, впервые в жизни почувствовав, что вкрадчивой грациозности сейчас ждут именно от нее, с неслышной, будто бескостной плавностью встала из кресла и с загадочно, по-лукавому дернувшимися уголками рта уже несла назад добычу – последний номер «Movie’s Gossips» [15], где на развороте была огромная фотография режиссера «Охоты в прохладе» д’Анджелло, а также длинное интервью с ним.

– Эмма хочет сказать, – помягче, стараясь сгладить неловкость, сказала Ю, – что вы не очень-то похожи на человека, изображенного на фотографии в журнале. Эти усы, трубка, кожаные бриджи и вообще…

– Добро пожаловать в мир чудес и метаморфоз, – нимало не смутившись, воскликнул Пикус и стал хлопотливо, с комичной суетливостью охлопывать себя, приговаривая под нос цитату, как видно, из какого-то фильма: «Черт, ну куда же они запропастились, ключи, я имею в виду ключи».

– Вы что-то потеряли? Не могли бы мы вам помочь? – явно подлизываясь, предложила Ю.

Но Пикус благодарно кивнул в ответ:

– Спасибо, я попробую сам.

Нашлись, вернее, нашелся ключ, вот именно ключ. Медный и тяжелый. С твердой изысканной бородкой. И даже секретер, куда точнехонько вошел этот ключ, нашелся тоже. Из секретера торжественно были извлечены: пакет табака «Captain’s Black», вересковая трубка «Dunhill», русские старинные золотые часы «Павел Буре», накладные театральные усы и турецкая феска. Феска была водружена на голову, усы приклеены под ноздри, табак рассыпан на журнальный столик, трубка раскурена, а луковица часов раскрыта, обнаружив отсутствие минутной стрелки.