Патрик Рамбо - Деревенский дурачок

— Марианна, куда ты убрала наши альбомы с фотографиями?

— Они лежат в коридоре на книжном шкафу.

— Там лежат два, остальных нет.

— Я их не брала.

— Остались только старые, до пятьдесят третьего года включительно.

— Не может быть!

— Не веришь, убедись сама.

— Что ты! Я тебе верю!

— Похоже, ты смеешься надо мной!

— Да нет, я вполне серьезно, успокойся.

— Не могу успокоиться! Подумай, Марианна, альбомов нет на шкафу, хотя ни ты, ни я их не трогали.

— Лежат где-нибудь в другом месте.

— Где, скажи на милость?

— Ты сам их куда-нибудь засунул и позабыл.

— Не засовывал, я точно знаю!

— Что же они растворились, что ли? Кстати, ты принимал транквилизаторы? Тебе же Мансар велел!

Никаких лекарств, прописанных Мансаром, я не принимал. Мне не нужны лекарства. Я прекрасно отдохнул, успокоился и отныне, что бы ни случилось, намерен держать себя в руках. Исчезновение альбомов раздосадовало меня, но в жизни так много таинственного, я должен смириться и сохранять хладнокровие. Рассказы о замках с привидениями, где тарелки пляшут румбу, круглые столики, одичав, разбиваются о стены, а в полночь по лестнице донжона ковыляют хромые рыцари, никогда не внушали мне доверия. Глупые россказни. Байки музейных служителей. Сказки. Но сколько бы я ни убеждал себя, что привидений не бывает, приходилось признать: старинные дома помнят многое. Что, если призраки на самом деле их воспоминания? Я снова впал в противоречие. На пятом этаже живет старая врачиха; она поселилась в этом доме еще в тридцатых годах. Зайду к ней и между прочим разузнаю, кто раньше жил в нашей квартире.

Врачихе было за восемьдесят. Кокетливо скрывая свой возраст, она выходила из дому, опираясь вместо палки на сиреневый зонт, красила волосы, румянила щеки. Едва шевеля сухими подкрашенными губами, она мне сказала: «Когда-нибудь обнаружат мой скелет в этом кресле, да-да, не смейтесь, писали же в газете об одном старике, найденном в пригороде Барселоны: „Умер у себя в гостиной шесть лет назад“. Одинокий старик был всем безразличен, когда я умру, никто из моих драгоценных ближних тоже не заплачет. И пускай!» Она давно вышла на пенсию, и в добровольном уединении множились и множились ее обиды. Изо рта у нее пахло, а к моему пиджаку лип запах сладких духов и рисовой пудры. Обстановка квартиры оказалась под стать хозяйке: все здесь дышало горьким сожалением о прошлом и воспоминаниями полувековой давности. Громоздкий черешневый шкаф, круглые продавленные кресла в чехлах, кружевные салфеточки, всегда задернутые плотные шторы. Ветеринар подстригал когти ее коту, чтобы кот не порвал атласного покрывала. На комодике с мраморным верхом среди нагромождения фарфоровых попугаев, чашек, вазочек с сухими цветами я заметил потемневшую фотографию улыбающегося маршала Петена в рамке и под стеклом. Желая извиниться за вторжение и смягчить старую гарпию, я принес ей бутылку прекрасного портвейна. Мой подарок ей не понравился. Оказалось, старуха не пьет ничего, кроме чая и липового отвара. Я терпеливо выслушал ее нелестное мнение о роде человеческом и в конце концов перешел к интересующей меня теме — к прежним обитателям моей квартиры.

— Знаю ли я всех жильцов? Еще бы! Я тогда практиковала, и все они побывали у меня на приеме. Очень удобно иметь соседку-врача. Начни я выдавать их секреты, они бы поубивали друг друга. Взять, к примеру, мадам Мартинон, да, мадам Мартинон с виду такая праведница, а на самом деле…

— Она жила раньше в моей квартире?

— Вы где живете, на третьем?

— Да, с правой стороны.

— Она жила в квартире напротив. Потом там поселился зубной врач, господин Лусталу.

— Я его помню.

— Отвратительный субъект. Ну да ладно. Кто жил в вашей? Кажется, инженер с женой по фамилии… Господи, вот память дырявая, позабыла я их фамилию. Да они тут недолго прожили, перебрались в Эльзас, оно и понятно, с их-то профессией.

— А до них?

— Что до них?

— Кто там жил до инженера с женой?

— До них… Я живу в этом доме с тридцать первого года, порядочный срок, верно ведь? Кого только не перевидала! До них. Консьержкой тогда служила мадам Пироне. Жили скученно, новостроек и в помине не было. Шум стоял! Я без конца в потолок стучала, чтобы черномазые Рузо угомонились. Вот уж вопили!

— А в моей-то кто?

— Вполне приличные люди. По виду, во всяком случае.

— В пятидесятые годы?

— Нет, в тридцатые, когда я въехала.

— Они и после войны здесь жили?