Анна Матвеева - Есть!

В чем Иран не сомневалась, так это в том, что, задумай Катрин провести пикет канала «Есть!», у нее получилось бы намного убедительнее, чем у злосчастного Пекина. «Не надо торопиться, – говорила Ире Катрин и по-ленински веско добавляла: – Мы пойдем другим путем».

посвященная власти имен, космосу, а также соперницам и отдельно взятой судьбе отдельно взятого человека

12 апреля 1961 года каждый житель планеты Земля занимался своим делом: летел в космос, впервые целовался, строил козни, умирал, рождался, врал родителям, покупал джинсы, брал взаймы, чинил машину – и никого из жителей этой планеты не волновала судьба двадцатисемилетней Марины Дмитриевны Карачаевой, доставленной в районный роддом нашего города в карете «скорой помощи». Скорый врач, еще нестарый, конопатый и рыже-розовый, как гриб-волнушка, всю дорогу залечивал роженицу скабрезными анекдотами, так что в приемный покой Марина Дмитриевна прибыла в абсолютно раздраенном – и физически, и душевно – состоянии. Дежурная акушерка тоже не стала изображать из себя ангела, а напустилась на бедную рожающую Марину Дмитриевну с адскими, раз уж у нас тут пошли такие аналогии, воплями. Причиной воплей стало, во-первых, то, что Марина Дмитриевна не взяла с собой карту беременной, а во-вторых, то, что акушерке не терпелось сдать дежурство сменщице и отметить с анестезиологами полет Гагарина, который сегодня переживали больница и весь мир.

Съежившись, словно под обстрелом, придерживая тугой и жесткий, будто в любую минуту готовый выстрелить живот, бедная Марина Дмитриевна понимала, что акушерке надо прокричаться, выпустив на волю накопившиеся слова. И лишь тогда можно будет закричать ей самой.

И, знаете, акушерка действительно прокричалась – последними словами ее стало философское: «Рожають, сами не знають, для чего и от кого». Увидев долгожданные слезы на ресницах роженицы, акушерка успокоилась, сдулась, как проколотая шина, и вздохнула:

– Ну ладно, что с тобой сделаешь… Сейчас доктор придеть. Эй, погоди, ты что, уже рожаешь? Что сразу-то не сказала?! Василь Святославыч! Василь Святославыч! Тут женщина уже это самое!..

Роженица тянула единственную ноту «ля-я-я-я», пропевая ее, впрочем, как «у-у-у-у-у-у».

Василь Святославыч, на ходу дожевывая пирожок с зеленым луком и яйцом, мчался в приемный покой, где почти явился на свет первый, и единственный, ребенок Марины Дмитриевны Карачаевой.

Он родился в приемнике, под бодрую ругань акушерки и ласковые пришепетывания врача: в передних зубах у врача застрял кусочек зеленого лука, который мучительно четко видела Марина Дмитриевна. Синий громкий младенец возопил за несколько минут до полуночи.

– Записываем двенадцатого, – сказала акушерка и строго глянула на потную Марину Дмитриевну. – Придумала, как назовешь?

– Чего думать? – влез веселый доктор. – В такой день родился – будет Юриком!

Много лет спустя, когда невестка Еленочка родила свою Лизу в новеньком, по последнему слову медицинской моды отделанном роддоме, Марина Дмитриевна вспомнила унизительные роды в приемнике, и то, как орала на нее дура-акушерка, и этот зеленый лук в зубах… Вспомнила и спустя столько лет ужасно разозлилась! Еленочка лежала в отдельной палате – с телевизором, душем и детской люлькой – и гордо кормила свою Лизу, а Марина Дмитриевна и радовалась внучке, и внутренне плакала злыми слезами. Вот если бы отмотать время назад, Марина Дмитриевна нашлась бы, что ответить и рыже-розовому доктору, и акушерке, и Святославычу, назвавшему ее единственного сына Юриком! Вежливо кивая в такт Еленочкиным словам, Марина Дмитриевна думала о том, что имя Юрий ей никогда не нравилось и что гагаринский полет в космос всего лишь совпал во времени с главным событием ее жизни.

Марине Дмитриевне нравилось совсем другое мужское имя – Евгений. В нем эргономно сочеталось все, к чему Марина Дмитриевна была неравнодушна, – в нем жили гениальность, благородство, великая русская литература и хитрые глаза артиста Евстигнеева в его лучших ролях.

Евгением звали единственную любовь Марины Дмитриевны, которую ей, впрочем, пришлось делить с ближайшей подругой и главной вражиной – Бертой Дворянцевой. Девушки вначале учились вместе в консе, а потом долго играли в одном оркестре – Берта оглаживала арфу, Марина дула в кларнет. Евгений сидел ровно между ними, с виолончелью, и косился то вправо, то влево.

Евгений был пришелец – из большого сибирского города, привыкший что к темноте, что к морозам. Желтые с коричневым ободом глаза и длинные, аккуратно выточенные пальцы – вот первое, что запомнила Марина в новом музыканте и о чем немедленно рассказала Берте.

Читать дальше