Андрей Курков - Бикфордов мир

Шел он до наступления темноты.

Выбрал дерево, вокруг ствола которого почти не было снега. Присел, скинув вещмешок. Почувствовал, как гудят ноги. Поправил собачий воротник старого очень теплого пальто. И прислонил голову к стволу.

Глаза закрылись. Голос, показавшийся знакомым, зазвучал в ушах.

– Интересно, раньше я даже не думал об этом, – говорил голос, – просто не думал. Но теперь я точно знаю, что пустыня – лучшее место для раздумий. Здесь царствует спокойствие, и если только не возникает песчаная буря, то мысли, которые приходят в голову при температуре в девяносто шесть градусов по Фаренгейту, достойны записи золотым пером в ценнейшие инкунабулы поверх древних текстов. Что брать от древности? Что могли, мы уже взяли и успели от этого багажа избавиться. И вот человечество, скинув тысячелетний тяжелый груз культуры, знаний, традиций, облегчило свои плечи и разогнуло спину, с туповатым любопытством озираясь в поисках приложения своих вновь первобытных сил и умений. Оно разогнуло спину, и я почувствовал приближающуюся опасность всей своей кожей. И вот здесь, в Саудовской Аравии, в одной из величайших пустынь мира, я пережидаю время, проводя его в приятных и противоположного свойства размышлениях. А сегодня у меня к тому же особый день – шестое сентября. Сорок семь лет назад в этот же день начались мои земные муки и небесные сомнения. И с тех пор мне удалось лишь одно, да и то впервые: я встречаю свой день рождения в полном одиночестве в маленьком оазисе Аравийской пустыни, отослав проводника, местного кочевника, на несколько дней с тем, чтобы потом он вернулся и вывез меня на своем верблюде назад к опротивевшей мне цивилизации, доживающей свой утомительный век. Этот день проходит странно. Нет ни гостей, ни стола, ни привычного именинного торта, в который они сегодня навтыкали бы сорок семь свечей. Ничего этого нет, но есть самая великая ценность пустыни – вода, полтора галлона воды и слабенький источник, из которого вода выходит медленно и, распластавшись по земле, ползет к растущим здесь кустарникам и двум финиковым пальмам. Если очень захотеть, конечно, эту воду можно слизывать языком прямо с земли. Но это – когда кончится мой запас. Мне было видение: уж не помню откуда, но взял я свечей высотой восемь футов каждая и толщиной в полтора фута. И вкопал я их, словно это молодые деревья, в землю, отчего они стали похожи на необычный свечной сад. И поджег я их. Горели они медленно и тускло, но когда опустился вечер, язычки огня стали яркими. Они с приятным шипением лизали темноту, порождая красивый факельный свет, от которого на землю падали плывущие тени. Было их ровно сорок семь, и из оплывавшего расплавленного воска на желтых стволах образовывались наросты – ветви. И я уже было подумал, что там сейчас тоже проклюнутся фитили и тогда я подожгу их. Но фитилей там не было, и я просто сидел на теплой земле, освещаемый божественным светом этих величественных свечей. Я сидел и следил, как они укрепляли свои основания стекающим вниз воском и постепенно приобретали формы невысоких пирамид. И я представил себе канун этой ночи, представил себе, как огонь горит уже внутри пирамид, в прогоревших кратерах, и неуклонно он тянется к земле, которая испугалась и притаилась и стала оттого необычайно холодной, а на травах выступил холодный пот – то, что у людей принято называть росой. И вот несколько язычков опустились до земли и коснулись ее. И во вспышке, родившейся от этого слияния земли и огня, в этом зареве, в мгновение ока отменившем ночь и ее краски, я увидел огромный смысл. Я увидел яркую точку, поставленную в конце давно уже законченного предложения, в конце древней истории, которая так нуждалась в последнем знаке препинания. И вот тогда, после этой окончательной вспышки, не осталось на земле человечества, разогнувшего спину, не осталось последних достижений, которыми оно так гордилось. Не осталось и меня, потому что несправедливо оставаться на земле, когда все остальные уже покинули ее и летели ввысь, за приговором Высшего суда. Но жизнь на этом не закончилась. Ведь вспышка уничтожила только то человечество, которое считало себя умным и цивилизованным и называло другие народы меньшими братьями. А меньшие братья остались. Они совершили ритуальные пляски вокруг костра, принесли в жертву языческим богам и идолам несколько красивых юношей и девушек и продолжали трудиться, не думая о себе как о чем-то великом. Это было видение, достойное воплощения в жизнь, и я бы попытался воплотить его, но не всякая земля, в которую воткнешь свечи, – взорвется. Такая земля есть, и ее надо искать, чем я и занимаюсь уже долгие годы. Свечи у меня есть, но я берегу их именно для той земли. Увы, теперь я знаю, что этой земли нет и в Аравийской пустыне. Но с каждым моим путешествием остается все меньше и меньше мест, которые я бы не посетил, и соответственно увеличиваются мои шансы. Увеличиваются и шансы цивилизации, хотя она, должно быть, думает, что ее шансы уменьшаются. Шансы выжить действительно уменьшаются, но остальные шансы несомненно увеличиваются, и это радует меня. Время движется к полудню, и ртутный столбик Фаренгейта дотянулся уже до девяноста девяти градусов. Жарко, но, к сожалению, не взрываемо…