Луис Романо: Цирк

Сгрудившись в кучку, словно стадо быков, законтрактованные на принудительные работы жители Островов толпились на окраине Города, во дворах складских помещений, принадлежащих Компании. Люди ожидали парохода, который должен был увезти их к берегам Африки.

Горожане облепили чугунную решетку, огораживавшую внутренние дворы, и, сгорая от любопытства, смотрели на оборванных, истощенных людей, своих собратьев, столь резко отличных от них привычками, поведением, говором, а главное — условиями жизни.

Приходили важные господа с золотыми цепочками на поясе, белые и мулаты, местные и приезжие. Были тут дамы, разодетые по последней моде. Обмахиваясь надушенными платочками, они часами разглядывали толпы приезжих и не переставали удивляться худобе этих живых скелетов. Дамы указывали на них пальцами и шептали: «Ах, бедняжки!» Потом садились в автомобили, нюхали для успокоения нервов флакончики с солью, и тут же их мысли принимали другое направление. Их ждали новые заботы: ужин у англичанина, импровизированная вечеринка в Замке, карточная игра… Им предстояло вечером пить шампанское и золотистые вина, назначать свидания… Так и тянулись эти праздные будни, оживляемые интригами да супружескими изменами, с начала и до конца года.

В те дни по Городу бродил поэт-мизантроп, не избалованный славой, не блещущий изысканными манерами. Его мало кто принимал всерьез. Поговаривали даже, будто он какой-то чудак. Поэт шел один, под мышкой у него была тетрадь со стихами, он направлялся к берегу моря, чтобы почитать их вслух. Те, кто проходил по приморской аллее, видели, как он читает стихи, обращаясь к волнам, ведь у образованных сограждан поэзия его не находила отклика. В последнее время поэт казался особенно угрюмым, и даже силой его нельзя было оттащить от ворот складских помещений. Звали его Африканцем. Ходили слухи, что он готовит книгу стихов и хроники о бедственном положении креольского народа.

Наблюдая спектакль, который власти устроили с законтрактованными, Африканец отводил душу в нескончаемых монологах, обращенных к волнам, и взывал о сочувствии к землякам, негодуя, что никому и в голову не приходит вступиться за несчастных, поинтересоваться нуждами этого огромного людского стада, покидающего отчий край лишь потому, что их гонит засуха, самая горестная и тяжкая беда, обрушивающаяся на Острова. Он возмущался тем, что ни в ком не пробудилась совесть и никто пальцем не шевельнул, чтобы помочь сотням бедняков, припертых к стене голодом и нищетой, повинных лишь в одном — в естественном желании жить. Сытые, равнодушные люди глазели на них, словно это было представление в цирке, где множество статистов принимало участие в омерзительном фарсе тщательно скрываемой нищеты. Да, это и в самом деле был фарс, и, по мере того как он разыгрывался, все отчетливее проступало равнодушие зрителей, не способных задумываться, не умеющих ценить по достоинству человеческую жизнь. Как вообще может существовать на свете нищета, если автомобили привозят на пляжи и банкеты столько бездельников?! Если чуть ли не ежедневно устраиваются балы, где дамы блистают роскошными туалетами, а приключения их с каждым разом становятся все более рискованными, ведь жизнь аристократов в Городе вообще представляет собой лишь серию разнообразнейших авантюр! Как может существовать на свете голод, если количество блюд за столом во время пирушек и кутежей определяется количеством и сортом вин, а деликатесы испускают умопомрачительный аромат?! Фарс! Все это магия превосходно разыгранного Временем фарса, в котором участвуют людское равнодушие и страсть к наживе. Это было еще одно приятное развлечение для господ, еще одна забава для дам, таких изнеженных и хрупких, с вечной головной болью и органическим отвращением к бедности. Зато перед тем, как отправиться на свидание, они никогда не забывали накрасить губы и, следуя требованиям обезумевшей моды, надеть откровенно подчеркивающее пышность форм платье.