Филип Рот - Профессор Желания

А что, если от переизбытка эмоций отца хватит удар? И он умрет, так и не увидев, как я женюсь на ниспосланной мне самими небесами девице, куплю этот очаровательный домик, обзаведусь столь же прелестными детишками…

Так чего же я медлю? Если я решился, то почему не прямо сейчас, чтобы успеть порадовать старика и позволить ему уйти с мыслью о том, что жизнь все-таки удалась?

Так чего же я медлю?

Папа ведет нас по курортному променаду, главной улице городка, не забывая заглянуть в каждую еще не закрытую лавочку; из всей нашей четверки чудовищная жара нипочем, кажется, ему одному.

— Здесь ведь были четыре мясные лавки, три парикмахерские, боулинг, три продуктовых магазинчика, две булочные, зеленная лавка, приемные трех терапевтов и трех дантистов, а что теперь? Поглядите-ка… — В его словах нет досады, а только гордость за собственную дальновидность, гордость человека, который вовремя покинул захиревшее впоследствии место. — Ни мясников, ни парикмахеров, ни боулинга, только одна булочная, ни одной зеленной и — если дела не пошли на поправку с тех пор, как я был здесь в последний раз, — ни одного дантиста и лишь один терапевт. Да… — Голос его добреет, приобретая звучание, характерное для его давнего кумира, знаменитого телерепортера Уолтера Кронкайта. — Эпоха великолепных гостиниц ушла в прошлое, но что это была за эпоха! Побывали бы вы здесь в прежние годы летом! Знаете, кто имел обыкновение останавливаться у меня и жить здесь подолгу? Сам Селедочный Король! Сам Король Яблок.

И папа лихорадочно пересказывает для мистера Барбатника и Клэр (которая виду не подает, что уже успела совершить точно такую же сентиментально-ностальгическую прогулку несколько недель назад в обществе Кипеша-младшего, который уже тогда объяснил ей все, что нужно, про Селедочного Короля) анекдотическую историю своей главной жизненной магистрали, метр за метром и год за годом, от инаугурации президента Рузвельта по сию пору, когда в Белом доме сидит уже Линдон Джонсон. Положив руку на пропотевший насквозь короткий рукав его летней рубашки, я говорю отцу:

— Не сомневаюсь, что, если тебя не остановить, ты расскажешь нам и о том, как людям жилось до потопа.

Моя шутка приходится ему по вкусу; впрочем, сегодня ему по вкусу буквально все.

— А ведь верно! Что-то я разболтался. Но эта улица для меня и впрямь Аллея Воспоминаний!

— Папа, чудовищно жарко, — говорю я ему. — Сильно за тридцать, а то и все сорок. Может быть, если мы чуточку умерим прыть…

— Как это так — умерим прыть? — И, подхватив Клэр под руку, он пускается в пародийный пляс прямо на мостовой.

Барбатник, вытерев лоб носовым платком, с улыбкой говорит мне:

— Он этого столько ждал!

— Уик-энд на День труда! — весело восклицает папа, пока я припарковываю машину на стоянке у служебного входа в главный корпус некогда нашей гостиницы.

Не считая самой парковки, залитой свежим цементом, и воспаленно-розового цвета, в который выкрашены все здешние строения, в гостинице вроде бы практически ничего не переменилось, кроме, разумеется, ее названия. Нынешний владелец и управляющий — изрядно озабоченный парень, лишь ненамного старше меня, женатый вторым браком на молодой, но лишенной малейшего обаяния женщине. Я уже виделся с ними обоими, ненадолго заехав сюда вдвоем с Клэр в конце июня, в порядке, так сказать, собственного ностальгического визита. Однако нынешним хозяевам отеля никакая тоска по незабываемо прекрасному прошлому не присуща; так туристы, трясущиеся от страха в утлой лодочке, которую несет бурное течение, не ностальгируют по золотому веку пирог из березовой коры. Когда папа, ухватив общую ситуацию, осведомляется у хозяев, как это так вышло, что даже на праздник гостиница не набита битком (что, как он тут же доводит до их сведения, было в его дни абсолютно немыслимо), нынешняя владелица становится еще больше похожа на бульдога, а ее муж (здоровый детина с блеклыми глазами и рябой физиономией, на которой застыла приветливая гримаса, славный, исполненный лучших намерений парень, кредиторы которого, однако, не приходят в восторг от его планов, плавно перетекающих аж в двадцать первый век) поясняет, что ему еще не удалось внедрить свой бренд в общественное сознание.

— Мы, знаете ли, — неуверенно и несколько нелогично добавляет он, — только-только начали модернизировать пищеблок.

Его жена, вмешавшись, вносит необходимую ясность: молодые люди пренебрегают гостиницей, полагая ее заведением исключительно для пожилых и старых (в чем она, судя по ее тону, винит моего отца), тогда как приличную семейную публику распугал их предшественник — тот человек, которому папа, собственно говоря, и продал гостиницу и который (а ему, кстати, не удалось заплатить по счетам в августе своего первого и единственного года в качестве хотелье), оказавшись вторым Хью Хефнером, [47] Хефнер, Хью (р. 1926) — основатель и владелец империи «Плейбой». предоставлял приют самой настоящей швали.