Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

– Мы ездим по кругу, – подал голос инженер.

– Ты наблюдателен, – отозвался Олег. – Я езжу по кругу.

– Почему?

– Думаю.

– И что решили?

– Ничего.

– Так решайте!

– Не нервничай так, технарь! Используй время по назначению.

– Кто может знать назначение времени?

– Ха-ха. В каждом из нас существуют по меньшей мере два человека. И они – непримиримы. И – своевольны. Но только один распоряжается твоей жизнью. Другой – молчит. И корчит из себя недовольного. Ты никогда не хотел бы поменять их местами, инженер?

– Стать ботаником?

– Хотя бы.

– Они как тени, те, что живут в нас. Они не могут поменяться, у каждого его место. Один – в душе, другой...

– Ты хороший парень, инженер. Умный. Но дал самому хлипкому из своих двоих взять верх.

– Жить как-то надо.

– Жить надо не «как-то», а счастливо.

– Ты герой, да? И у тебя получается жить счастливо?

– Нет.

– К чему тогда все? Хотя... Я знаю назначение времени.

– Да? Какое?

– Жить.

– Ну так живи.

– Запястья связаны.

– Может, это для того, чтобы лучше почувствовать биение пульса?

– Перед смертью?

– Инженер, что-то ты больно мрачен.

– Ночь. И асфальт какой-то маслянистый. Словно в машинной крови.

– В чем?

– Сколько машин разбилось на дорогах... Их разбили люди. Но никто не замечает ни людской крови, ни крови машин. А дорога это помнит.

– Машины – живые?

– Конечно. У каждой свой нрав. Характер. Судьба. Среди них есть счастливчики и бедолаги, любимые и отверженные. Есть пенсионеры, повесы, чинуши, братки, катафалки. Та, на которой мы сейчас катим, – потаскушка. У нее и нрав такой, и судьба.

– А ты, технарь, умница. Я буду называть тебя – умник.

– Не слабо. А я тебя – герой.

Олег глянул на Корнилова: глаза у того блестели, на губах играла улыбка брезгливого превосходства и тайного знания.

– Сдается мне, зря я тебя порошочком баловал, инженер.

– Это не важно. Я только теперь понял. Ничего не важно. Тот, скрытый в нас, хочет любви. Первый жаждет всего: поклонения, лести, могущества, секса, вина, мяса, и снова – секса, и снова – успеха, власти, поклонения... И эта его жажда разделена сочувственной завистью или презрением окружающих. А вот второму, истинному, нужна только любовь. Поэтому он никогда не станет первым.

Он никому не нужен и никому не понятен. Даже нам самим. Мы его боимся. В истории был пример.... И человек стал называться Любовь, и провозгласил свою бесконечную власть! Вернее, он был Богом, но пришел к людям как человек, чтобы быть понятым ими. Но кому нужна власть без могущества, без поклонения, без лести? Его распяли. С тех пор все дороги во всех странах отливают кровью.

Потому что ведут в никуда.

Корнилов замолчал, глядя в ведомую ему точку на ветровом стекле. Потом заговорил снова:

– Всю жизнь мы ищем любви, потому что боимся немощи! Даже не смерти, нет, немощи, когда одинокая, загнанная душа окажется в дряхлой и никому не интересной оболочке... Мы ищем ту, которая будет любить вот этого, сокрытого в нас и бессильного, того, что не может причинять зла. А наш «первый» превращается из зудливого бесенка – в дьявола! Он изводит нас несостоявшимися мнимыми успехами, он разрывает нам душу красотой и совершенством девчонок, какие уже никогда не будут принадлежать нам! Ты спросил, почему я пошел на эту работу? Деньги дают возможность потчевать этого, «первого», всем, что он возжелает!

– Бес ненасытен.

– Пусть! Но он дает иллюзию счастья. Она называется «довольство». И – «зависть». Чужая зависть.

– Не такой уж ты умный, умник.

– Не такой уж ты герой, герой. Вот я – трус. Поэтому мне нужен белый порошок.

– Кокаин пробуждает доблесть?

– Кокаин делает больше: он раскрашивает мнимые иллюзии, делая их сущим!

Цветные, четырехмерные иллюзии славы, могущества и власти. Впрочем, и слава, и могущество, и власть – всегда иллюзорны, люди просто роботы из костей и мяса, и пуля одинаково крушит кость и разрывает сухожилия и у титанов, и у сволочи. – Корнилов снова замолчал, глядя на несущуюся под колеса, влажно отливающую дорогу остановившимся взглядом. – Мне кажется, я скоро умру. Развяжи мне руки, герой. Я хочу умереть с иллюзией свободы.

– И с кровью на клыках?

– Что?

– Да нет, просто мелькнуло нечто. Наверное, из Киплинга. Повернись, умник.

Двумя движениями Данилов распустил стягивающий запястья пленника ремень.

Тот неловко развернулся на сиденье, замер, потирая затекшие пальцы:

– Можно понять тех, кто вышел из заключения. Моя не свобода длилась недолго, а какой веер ощущений! Их – длится годами... Разве они готовы принять свободу? Нет, только волю! Свою волю над другими и – унижение всех, кто слабее... Как жаль... Я умру. Я чувствую, что умру. И мои дети даже не узнают, каким я был! Словно меня не было вовсе! Плохо жить, ничего не воплощая. И мне уже не научиться.