Игорь Шенфельд - Исход

Можно себе представить состояние жильцов лодочного сарая в эти минуты: Людмила тряслась в дальнем углу, прижимая к себе детей, Анечка уткнулась в мать, зажимая уши, Кости, наоборот, рвался к отцу, который с разводным ключом в руке дежурил у ворот сарая, готовый отбиваться от бандитов, если они заявятся. Аугуст Бауэр тоже держал боевую стойку с историческим арматурным прутом наперевес, защищая дочь и внуков, стоя рядом с ними и уговаривая их: «Не бойтесь: сюда бандиты не ворвутся; вы же видите — нам прислали специальных солдат в подмогу. Они для того здесь и находятся, чтобы нас защитить: могли бы и в другом месте притаиться, но нет: их прислали именно сюда, зная что тут живем мы, гражане, которых надо защитить…», — Аугуст и сам не мог вспомнить потом что за чушь он нес, чтобы успокоить своих детей.

Когда все было позади, Людмила потребовала немедленно убираться отсюда, но убираться было все равно некуда, и вопрос завис. Федор, преодолевая штормовые протесты жены, произвел тем не менее вылазку на прилегающие акватории и вернулся с оптимистическим докладом: море спокойно, вражеских флотилий в пределах четырех горизонтов не наблюдается. Аугуст исследовал местность повторно и подтвердил: все тихо, мертвых тел нет, на мостках моется рыжая кошка. И хотя полундра на палубе была Федором снята, мужчины — Федор и Аугуст (Костик тоже настаивал, чтобы его включили в дежурство) — всю ночь, сменяясь, стояли вахту у входа в лодочный сарай. Впрочем, Людмила все равно не спала ни секунды.

Прошло несколько дней, и семья постепенно успокоилась; можно было даже сказать, что «жизнь вернулась в привычное русло», если бы это была жизнь, и если бы у этого болота было русло, и если бы Федор — что самое главное! — не потерял своего заработка. Теперь все их физическое существование зависело от семечек; от того, что приносил Аугуст от своей тыквенной торговли. Все сильней становился внутри семьи соблазн съесть сами семечки, не дожидаясь пока Аугуст уйдет с ними к автовокзалу; сам Аугуст, следуя своим философским склонностям, несколько раз уже размышлял о том, что для человека святее: жизнь родных или доверие работодателя. И каждый раз приходил к однозначному выводу, что лично ему жизнь родных намного дороже, и что недалек тот час, когда он, теряя честь, начнет скармливать детям тыквенные семечки заказчика. Эта мысль была ужасной. Но этот кошмарный сценарий не успел осуществиться. Потому что вдруг посыпались отовсюду хорошие новости — одна другой лучше. Первая из них была: им дадут российское гражданство. Это означало, что Аугусту когда-нибудь начнут платить пенсию. Не успели они порадоваться этому известию, прикидывая на сколько месяцев еще может растянуться процедура с пенсией, и сколько денег уйдет на возможные взятки, как грянула следующая радость — оглушительная! Аугуст принес с главпочтамта полученное им «до востребования» письмо. В нем стояло черным по белому: Германия их принимает! И дата термина для Аугуста — на языковый тест.

Нет радости страшней на белом свете, чем радость людей, готовых навсегда покинуть свою Родину. На какой-то миг старый Аугуст ужаснулся всеобщему — и своему собственному тоже — ликованию от полученной новости, но на сей раз он слишком устал уже от жизни, и от безнадежности будущего, чтобы долго философствовать. Не о чем было рассуждать: он вывезет своих детей и внуков в безопасное место, он обеспечит им крышу над головой и порядочную, справедливую жизнь в чистой стране — стране его предков. Не в том ли, в конце концов, главная функция отцов — спасать детей своих? Так он говорил себе. А Родина? Что ж. Нужно просто признать, что умирают не только люди: умирают эпохи, умирают государства. Вот и Родина его умерла. Он пережил свою Родину, получается. Звучит страшно: «Пережившие Родину»… Может быть, напишет кто-нибудь когда-нибудь книгу с таким названием? Может быть, он сам ее и напишет в Германии? Он будет сидеть у окна, смотреть на красные черепичные крыши и писать книгу о своей жизни. На каком языке, интересно, будет правильным писать ее — на русском или на немецком? Наверное, на русском она будет звучать намного точней. Но об этом еще будет время подумать…

Начались торопливые сборы. Хотя какие там сборы: собирать-то уже нечего было. Как говориться: нищему собраться — только подпоясаться. Почти так оно и выглядело.

Оставалась еще одна, последняя формальность: Аугусту предстояло в октябре еще раз поехать в Москву, в посольство: на собеседование и за билетами на самолет. В результате языкового теста он не сомневался ничуть: родного языка он не забыл, и Гусаррен — Елшанку свою — мог еще описать с закрытыми глазами: на случай если понадобится.