Александр Громов - Жара. Терпкое легкое вино.

— Да идите же!

Семён Алексеевич повернулся и пошёл к двери.

— Убирай, — услышал он за спиной.

— Что? — не понял он.

— Зерно убирай, — снова чётко донеслось до него.

Он обернулся. Отец Василий недвижно лежал на кровати, дочь держала его за руки, у изголовья стояла матушка.

Семён Алексеевич постоял немного, удивлённо вслушиваясь в пространство, потом толкнул дверь и вышел.

К утру отцу Василию стало совсем плохо. Он задыхался, лицо его то покрывалось испариной, то вдруг остывало и капельки пота поблёскивали, словно льдинки морозным утром.

После обеда приехал благочинный.

Отец Александр был худ и бороду имел длинную и прямую, будто витую из тонкой медной проволоки. Худоба с бородой делали его выше и строже, на самом же деле батюшка слыл за добрейшей души человека. В годы студенчества, увлёкшись православием, его угораздило взревновать о подвигах. И Великим постом он говел по запискам древнего синайского пустынника. Про разговины пустынник никаких записей не оставил и разговлялись чисто интуитивно, как подсказывала общага и сэкономленные за семь недель поста запасы. Дня три общага славила Христа, а на четвёртый будущего батюшку увезли в больницу, где пришлось делать срочную операцию на желудке. Потом он ещё месяца два провалялся по всяким лечебным учреждениям, бросил институт и поступил в семинарию. В общем, спасся, но желудок испортил на всю жизнь. Более того, когда отца Александра рукоположили, к нему прилепилось искушение, которое весьма тяготило батюшку: каждую весну у него случалось обострение желудочной болезни и он должен был ложиться в больницу недели на две. Самое неприятное во всём этом, что обострения приходились всегда на Великий пост и отец Александр просил только, чтобы случались они не на первую и последнюю недели. И Господь пока миловал. Видимо, от постоянного ощущения болезни, которая денно и нощно напоминала отцу Александру о зыбкости всего земного, он к скончанию века относился весьма спокойно и даже радостно. При этом надо заметить, что, при всех болячках, у него имелись четверо детей, рождённых в законном браке. Вот и думай тут: кто больной, а кто здоровый.

Отец Александр пил чай и рассказывал, как прошли похороны. В доме Егоровых, и правда, затевался скандал, но тут обнаружили записку Валентины, в которой она просила у всех прощения и просила никого не винить в своей смерти. Записка была явно написана до крестного хода, а пока сноха соображала, как повернуть новые обстоятельства, пришли люди из администрации, взяли на себя все хлопоты с похоронами, поминками и пообещали устроить мужа на работу. Не успели порадоваться, как появился отец Александр. Тут со снохой случилась истерика и отец Александр, недолго думая, вызвал «скорую», на которой сноху, видимо, по чьей-то подсказке, увезли аж в область и весь кильдим вокруг дома Егоровых рассеялся, яко дым от огня, и отпевание, и сами похороны прошли мирно и пристойно.

Отец Александр допил третью чашку чая и подошёл к недвижно лежащему отцу Василию.

— Так что упокоил я её и ты за неё не скорби. Слышал?

Отец Василий, непонятно даже чем, то ли бровями, то ли кожей на голове, но все поняли, поблагодарил.

— Вот и ладно. Давай теперь тобой займёмся.

Это прозвучало так обыденно, словно отец Александр работал могильщиком на кладбище. Одно дело сделал, сейчас другим займётся. Маша хотела возмутиться, но сдержалась и, как матушка, опустила голову.

Соборовал отец Александр хорошо. Голос у него суховатый, надрывный, словно человек несёт что-то важное и тяжёлое, и по дороге со своей ношей разговаривает. Он обильно мазал отца Василия елеем, и, казалось, то ли это пот проступал, то ли слёзы текли. Лицо отца Василия оживало, только выглядело сильно уставшим. Вместе с ним тихо плакали и женщины. Когда отец Александр подносил частичку, отец Василий открыл глаза, рот и затем поцеловал Чашу.

— Вот и слава Богу, — сказал отец Александр, потом присел к отцу Василию и осторожно, словно боялся что-то спугнуть, спросил: — Ну, как ты, отче?

И отец Василий ясно ответил:

— Не знаю.

— Это хорошо, что не знаешь, — обрадовался отец Александр. Он, наверное, любому ответу отца Василия обрадовался бы. — Это только дураки всё знают.

— И хорошо, — сказал отец Василий и после паузы добавил: — И плохо.

— Правильно, — опять поддержал отец Александр. — Так оно и должно быть. Нам ведь когда по-настоящему хорошо бывает? Когда мы приближаемся к Богу. Вот отсюда и хорошо. А когда приблизимся, понимаем, что дальше-то уже сами приблизиться не можем, потому что кто мы и что мы? Недостойны. Глаза поднять недостойны. А не то что в радость войти. Вот отсюда плохо. Теперь только Бога молить. Правильно, плачь, плачь — самое то. У тебя, отец, хорошие слёзы. Не свои. Ты, может, и не хочешь сейчас плакать, а они текут. Это Господь тебе помогает. Часто ведь бывает: хочешь о грехах своих поплакать, а слёз нет. А тут видишь, как Господь сподобил тебя, ну, плачь, плачь — это хорошо тебе.