Татьяна Алексина - Террор на пороге

Бывшие девочки-подростки сохранили бесценное братство тех лет и до сегодняшних дней: не забыли и меня, давно покинувшую Ленинград и даже Россию. Пишу им письма, иногда звоню и получаю ответы — сразу несколько писем в одном конверте. Понимаю, что так они экономят на марках свои мизерные финансовые возможности. Все они получили высшее образование и честно отдали стране знания и святую беззаветность служения ей. А вот теперь им нужно просто выжить!

Опять забежала вперед… А ведь в том общежитии, на улице Петра Лаврова, хоть оно и размещалось в подвале, мы пережили самые триумфально радостные мгновения: именно там узнали об окончании войны! Весь Ленинград ликовал, как более, мне кажется, не ликовал никогда: победный салют, братание с незнакомыми людьми, объятия, поздравления, смех, гуляния до утра… Казалось, всем несчастьям пришел долгожданный конец, начнется, обновленная надеждами, совершенно новая жизнь…

Вскоре после Победы мы переехали в другое женское общежитие, размещенное тоже в подвале. Новым стал только адрес: улица Чайковского, дом 2. Маме, как коменданту, выделили отдельную, довольно просторную комнату, но ее антураж остался прежним. Добавились лишь неприятности с ленинградскими осенне-весенними наводнениями. Дом выходил двумя своими сторонами на гордые водные просторы Невы и Фонтанки. Но когда в них поднималась от снеготаяния, ледохода или проливных дождей вода, она присутствовала и в нашем общежитии, затапливая пол на несколько сантиметров.

Мы раскладывали поверх пола доски, специально хранившиеся в каждой комнате, чтобы не шлепать по воде. Наши скромные пожитки связывали в узел, он водружался на табуретку, а табуретка — на стол. На стенах же от сырости рос мох, а в моих легких зрел туберкулез. Тем не менее мы прожили так пять лет. Да еще, по маминой благотворительной инициативе, давали время от времени приют бездомным и порою мало знакомым людям. Такой была моя мамочка. Честнейшее, но и наивнейшее создание — благородный результат дворянского воспитания, а бескорыстная и деликатнейшая от рождения.

Они же, дворянские представления о справедливости, подсказали ей вскоре после возвращения из эвакуации трижды подавать иск в суд того района, где мы жили до войны, пытаясь вернуть принадлежавшую нам по закону квартиру. Новые ее «хозяева» не пустили нас даже на порог, захлопнув дверь и жестко напомнив, что мы — семья врагов народа. «Без почестей и слез погребенных» — добавляю теперь.

Я, подросток, в отличие от мамы понимала, что суд того района, где первый секретарь райкома партии поселился, отобрав нашу квартиру (как поет Вахтанг Кикабидзе: «И хам пришел, неведомый досель, чтоб лечь в мою нагретую постель»), никогда не примет справедливого решения в пользу дворян Елчаниновых. Я всегда отговаривала маму от этого идеалистического, наивного шага. Но вера в порядочность… «Дело» даже не начинали слушать: сразу же объявляли, что «речь идет о семье репрессированных и прав поэтому у нее ни на что не имеется!» Я думаю, слова из песни Кикабидзе применимы ко всем послереволюционным временам. К сожалению…

Так мы и продолжали жить в комнате, из двух окон которой были видны только ноги прохожих. Мама стучала до полуночи на машинке, бабуля вела наше нехитрое хозяйство, бесконечно любя нас и наших друзей и столь же бесконечно ненавидя Сталина и его пособников. Помню, с каким омерзением она выдергивала штепсель из розетки черной тарелки, вещавшей о «великом вожде и всенародной любви к нему».

А я меж тем — да простится, что опять поминаю о своей, так сказать, «личной» жизни, — росла веселой, поющей и танцующей девчонкой. Бабуля называла меня то «ромашкой», то «тургеневской девушкой».

У нашего подвала было и одно преимущество: мои многочисленные приятели не должны были в теплые сезоны года попадать в общежитие через двор и по развалившимся ступеням спускаться в подземелье: они «входили» к нам прямо через окно, предварительно ступив на табуретку, которая была наготове принять гостей. Бабуля, всегда гостеприимная, общительная, встречала моих друзей, даже если меня не было дома: «Иногда мне кажется, что ребята приходят не к тебе, а ко мне!» — шутила она.

Моя юность связана с легендарным Летним садом; с привольным Марсовым полем, где в те годы шумливой молодежи округи разрешалось играть в волейбол; с Литейным и Невским проспектами; с набережной Невы… Тем маршрутом мы проходили ежедневно — то вдвоем, то втроем, а то и целой компанией. Катались на лодках, ездили в пригородные дачные места бродить по лесу, гуляли в ленинградских парках, гоняли на лыжах и коньках, взятых напрокат, и, конечно, не пропускали ни одного кинофильма… Однажды, выстроившись большой группой девочек в длинную очередь на модную «Девушку моей мечты», мы через каждые пять минут обнаруживали, что дешевых билетов становилось все меньше, а наших скудных средств на другие билеты, разумеется, не хватило бы. Тогда я, не долго думая, сняла шапку и, опрокинув ее, пошла вдоль очереди собирать «благотворительные средства», чтобы мы все-таки попали на тот «боевик». Смеху-то было! И мне «набросали» в шапку столько денег, что еще и на сладости в буфете осталось.