Татьяна Алексина - Террор на пороге

И в дни наступившие он продолжал «в отрыве от меня» превозносить Нину, перевоспитывая таким способом своего грядущего «продолжателя». Надеялся пробудить, растормошить тщеславие, которое у меня отсутствовало…

Не выдержав, мама кинулась мужу наперерез:

— Ты относишься к Нине по-отечески, а я, поверь, отношусь к ней по-матерински. Но все же мудрые советы в самом начале коммерческой деятельности ты искал и находил не у меня и не у нее, а у нашего сына. Хоть он был студентом третьего курса. Я могла тебе посоветовать, как отличить Карла Павловича Брюллова от Алексея Гавриловича Венецианова, а как отличить достойного человека от опасного тебе объясняли проницательность и моральная порядочность Левы!.. — Мамин указательный палец, превратившийся в перст, устремился в мою сторону. — Сейчас у тебя помощники, консультанты… Ты пользуешься их хитроумием, но бескорыстия Левы от них не жди! Между прочим, и к экзаменам готовит Нину наш сын, а не она нашего сына, — продолжала наступать мама. — У нее есть, не спорю, собственное победительное достоинство: неотразимая обольстительность!

Обороняя сына, моя тактичная мама не выбирала средств. И я не позволил себе промолчать:

— Ты к Нине не вполне справедлива…

Но остановить маму не удалось. Щеки ее молодо разрумянились, глаза дерзко воспламенились — она в таких случаях сама, на мой сыновний взгляд, становилась неотразимой.

— Нина коллекционирует отметки, а наш Лева, по вине… не зависящей от него прерывистости своей речи, отвечает на экзаменах менее уверенно. — «Прерывистостью» мама обозначила мое природное заикание. — Не умеет он «товар лицом показать». — Она взглянула на меня, как на самый дорогой из товаров.

— Нина сумела бы и без моей помощи… А обольстительность она для выгоды никогда не использует, — заикаясь явственней, чем обычно, возразил я.

Удивительная создалась с того дня ситуация: я защищал Нину от мамы, которая защищала меня от отца.

— Она — чистый, доверчивый человек, — согласилась мама. — Но и наивный… Верит, что сама создала себя такой, какой предстает перед нами. А ты, Левушка, вылепивший ее, зачем-то убеждаешь всех, что скульптором не являешься!

Готовясь к нашему с Ниной выпускному университетскому балу, мама сгребла в кучу все отцовские, мне адресованные, упреки, чтоб начать очередную, тщательно подготовленную контратаку.

— Ты коришь сына за то, что он из иностранных языков овладел только английским, в отличие от Нины, которая приобрела еще и французский. Но в какой степени Лева познал английский! Читает на нем не одни твои деловые бумаги и телеграммы… когда ты, не забывай, об этом его просишь. Но и Марка Твена с О’Генри! Догадываюсь, что они фирме не пригодятся, поскольку инвесторами твоими не числятся. Но духовные инвестиции нашего сына бесценны! И не обвиняй меня в возвышенном стиле: истина высокопарною быть не может.

— А Нина читает на французском Флобера… — втиснулся я.

Мама меня не расслышала, — она обращалась к папе:

— Ты ворчишь, что из-за открытости своей сын не сумеет вести по первой категории лукавые деловые переговоры. Но зато он по первой категории играет в шахматы, а не в домино, как твои партнеры. Да и от «лукавых переговорщиков», как ты убеждался, его моральная зоркость фирму способна оборонять.

Упоминания о моей порядочности и моральности папу настораживали и даже пугали. Но мама в перечислении моих положительных черт не унималась:

— Ты недоволен вечерними и полуночными общениями сына с книгами! Да, ухудшает зрение… Но улучшает душу! Ты забыл, что в клубе «Что? Где? Когда?» наш сын потрясает всех образованностью… Его избрали капитаном команды «интеллекгоносителей»! А носителями чего являются твои компаньоны?

Мой обновленный папа желал бы, наверное, чтоб я «по первой категории» играл не в шахматы и не в домино, а на бирже. И чтоб знал не «что, где, когда» происходило в незапамятные времена, а что подкарауливает рынок сегодня.

Мама меж тем добралась до выводов и обобщений:

— Ты предупреждаешь, что все подмеченные тобой недостатки сына будут мешать старту его деловой карьеры… Хочу напомнить, что в Андрее Дмитриевиче Сахарове поначалу не угадали выдающегося физика и гражданина, а Федора Ивановича Шаляпина поначалу не приняли в хор. — Светил мама продолжала поминать по именам-отчествам. Меня же предпочитала называть сыном. Хотя имя Лева присвоила мне в честь обожаемого Льва Николаевича Толстого.