Элиа Казан - Сделка

— И что же на нем написано?

— Вы желаете узнать?

— Было бы неплохо…

— Во-первых, грызущие вас сомнения… Хватит?

— Продолжайте.

— Я прошу прощения…

— Продолжайте.

— Презрение к самому себе.

— Дальше.

— Вы ни в чем до конца не уверены.

— Это правда!

— Где-то я восхищаюсь храбростью подобных вам людей!

— Не понял, что значит «подобных»?

— Это значит, людей, живущих только человеческими ценностями. Скажите, что дает вам силу существовать день за днем?

— Отвечу начистоту. Не знаю.

— И вы можете жить в таком сомнении?

— Я живу этим сомнением!

— Тогда еще вопрос. Разве неудивительно, что вы не уважаете себя?

— Но я уважаю, — сказал я и сам себе изумился. И не знал, что уважаю. — Я уважаю себя.

— Пожалуйста, ответьте мне. Ведь чтобы уважать себя, необходимо хотя бы знать, за что? За что вы уважаете себя?

— Трудно объяснить…

— Вот видите. Фыркать на меня легко, глядеть на меня свысока и того легче, а ответить на такой вопрос, мой друг… Есть у вас ответ?

— Есть, — сказал я и снова изумился.

— Скажите. Я весь внимание.

— Скажу. Я уважаю себя потому, что я сомневаюсь. Потому что получать ответы от других, не отвечая самому, — легко. Потому что надо обладать недюжинной силой и смелостью, чтобы взглянуть назад, на себя в прошлом, и сказать НЕТ самому себе, взглянуть на мир и сказать НЕТ этому миру!

Я впервые зауважал себя после этой фразы. Я начал защищать самого себя. Знал бы кто!

— Кроме того, — продолжал я, — сказав НЕТ, начав все менять, пробовать начать все сначала не потому, что КТО-ТО БОЛЬШОЙ дал мне вторую попытку, а дав ее самому себе.

Отец Дрэдди не открывал рта.

— А лицо… сомнения и прочее… Думаю, в этом и есть человеческая надежда, человеческое достоинство.

В кровати шевельнулся отец.

Мы подошли к нему.

Ему снился прекрасный сон. Губы его двигались, он пытался что-то сказать. Я не смог разобрать артикуляцию, но лицо его прояснилось.

— Кажется, он думает о чем-то светлом, — сказал я отцу Дрэдди.

— Перед смертью это случается часто. В их видении все оживает, начинаются фантазии…

Отец открыл глаза.

Они горели. Казалось, их освещает огонь изнутри. Он улыбнулся. Очень нежно. Такой улыбки я у него никогда не видел.

Отец Дрэдди склонил голову, подставив свое ухо к самым губам отца. Я затаил дыхание. Когда губы отца шевельнулись, Дрэдди услышал последнее слово.

— Что он сказал? — спросил я.

— Что значит «деду»? — спросил он.

Я промолчал. Что можно ответить? Как объяснить?

— Он повторил слова дважды! — сказал отец Дрэдди. — «Деду» по-гречески священник?

— Патриарх. Но это не то, что вы думаете.

— Он хочет священника-грека. Своей церкви, — сказал отец Дрэдди. Казалось, это его вдохновило.

— Это не то, что вы думаете…

— Но, допустим…

— Сомневаюсь.

— Но, допустим, допустим…

Отца Дрэдди словно подменили. Он был окрылен.

— Я еду в Норфолк к отцу Анастасису, — сказал он. — Извините.

И убежал.

Я очень удивился его возбуждению и почему-то зауважал его.

Мой отец умер утром около шести часов.

Взглянув на его уже застывшее лицо, я увидел, каким оно могло быть, — гримаса вечной озабоченности исчезла.

Лицо отца накрыли простыней. Я поехал к Майклу.

Из мира ушла напряженность. Со смертью старика все стало проще.

Мама спала как ребенок, волосы разметались по подушке, лицо — спокойное и умиротворенное. Казалось, будто известие о смерти мужа тоже каким-то образом достигло ее, и для нее, как и для всех, внезапно все стало проще.

Разбудить маму мне пришлось толчками в плечо.

Проснувшись, она сразу все поняла. Мама села в кровати и вздохнула:

— Ох, Серафим, Серафим!

Я вышел из спальни. Вскоре она пришла в гостиную. Глаза ее были сухими. Я поцеловал ее и, поддерживая за локоть, отвел в такси.

В госпитале, нигде не останавливаясь, она прошла прямо в палату к отцу.

Занавесь, окаймлявшая постель, была опущена.

В комнате уже стояла вторая кровать, и на ней лежал мужчина. Он был такого же возраста, как и отец, суетливый и раздраженный. Лежать с трупом в одной комнате ему совершенно не нравилось.

Мама подошла к телу человека, бывшего ее мужем в течение сорока семи лет, и поцеловала его в лоб. Затем поцеловала еще раз. Она молча посидела у изголовья, как сидела, когда он был жив. Подобающей молитвы она не знала.

Спустя полчаса пришли санитары и вынесли тело. Никто не спросил, ни куда его уносят, ни что с ним собираются делать.