Элиа Казан - Сделка

Мы приехали в госпиталь.

Я походил по парку вокруг здания. В руках большое фото горы Аргус. Я еще не был готов войти внутрь. Еще несколько минут, чтобы собраться и что-то придумать. Моя эйфория остальным миром могла быть воспринята как сумасшествие, и к тому же опасное.

Персонал, надо думать, предупрежден о моей личности.

Но я был готов к этому. Я буду объяснять. Я буду терпелив. Отвечу добром на зло, мягкостью на неистовство. Если не удастся, развлекусь отправлением телеграмм. А потом буду писать очерки для журналов из стран, где я побываю.

Единственное, в чем я хочу до конца убедиться, — в том, что об отце заботятся.

Я подошел к служебному входу. Вахтер, казалось, только меня и поджидал, потому что сразу взял трубку телефона. Я ощутил сильнейшее чувство опасности, но решил, что убегать не буду. Надо заплатить долги Эдди. Если мой «новый путь» чем-то ценен, пусть это подтвердит практика. Я был готов встретить полицию.

Но вышел доктор Левин. Он отвел меня на стоянку автомашин.

— Сколько у вас денег? — спросил он.

— Очень мало, — ответил я. — А сколько вам надо?

— Вам хватит, чтобы уехать в другой город и пожить там?

Глазами он показал на машину «скорой помощи», стоящую рядом. Она освещалась пульсирующими бликами «мигалки» полицейского автомобиля, что стоял напротив.

— Вы сегодня — ночной приз. Все службы выходят на дежурство в надежде заполучить вас в руки.

На дверце «скорой помощи» я прочитал: «Гринмидоу».

— Что это? — спросил я.

— Наша местная психушка, — сказал он. — А напротив — полиция. Тоже местная.

— А откуда они знают, что я приду?

— Это легко вычислить. Вы обязательно придете навестить отца, перенесшего операцию на бедре. Он ведь потерял много крови. Ну, а теперь ступайте! Идите, пока они не вышли.

— Я не хочу, — сказал я. — Попробую объяснить.

— Им это ни к чему. Ничего выслушивать они не будут. Затащат в машину и отвезут. Торопитесь!

Я ушел.

Перед тем как сесть на поезд, я позвонил Гвен. Сказал, что есть новости, что не хочу сильно беспокоить ее, просто хочу увидеть ее еще раз. Она ответила: «Приходи». Я спросил, одна ли она. Да, ответила она. Итак, я намеревался поехать к ней и с ней первой окончательно объясниться.

Но в тот день у меня было такое состояние, что, даже если бы она сказала, что у нее сидят Чет с Чарльзом, я бы все равно поехал. С ними я тоже хотел поговорить.

Мое подсознательное желание исполнилось.

В доме Гвен проходил семейный разговор. Очень жесткий, судя по всему. Мой приход прервал что-то серьезное, никто не знал, с чего начать.

Я сел, положив гору Аргус под себя на стул. Все молчали.

Было заметно, что Чет и Чарльз не ожидали меня, и хотя Чет из-за своих личных резонов был рад неожиданности, Чарльз хотел, чтобы я исчез.

— Чарльз! — обратился я. — Меня больше не надо опасаться. Я уезжаю, и надолго. А сюда пришел попрощаться и пожелать вам с Гвен счастливой жизни.

Я замолк. Мое заявление должно было успокоить его или хотя бы чем-нибудь удовлетворить. Но он, казалось, не верил моим словам.

Некоторые люди, когда попадают в стрессовую ситуацию, начинают думать по-черепашьи. Все ждали, что ответит Чарльз, а он сидел и смотрел перед собой. Спустя долгую минуту он повернулся к Гвен и спросил ее:

— Ты ждала его?

— Нет, — солгала Гвен.

Чарльз снова глядел в одну точку. Он был настолько сосредоточен, что никто не осмеливался открыть рта.

Наконец он подвел черту:

— Хотелось бы верить…

Чет расхохотался.

— Я лично не верю, — сказал Чарльз брату.

— Я тоже, — откликнулся Чет.

— Тогда при чем тут твой хохот? — потребовал Чарльз.

— Удивляюсь уклончивости женщин и наивности мужчин.

Чарльз осмыслил ремарку. На это потребовалось время. Казалось, его ударили подушкой. Я почувствовал вину перед ним, здоровым мужчиной, совершенно безоружным и неопытным для ситуации, в которой он оказался.

— Чарльз, — сказал я, — пожалуйста, верь мне. От Гвен мне больше ничего не надо. Извини, что я причина твоих страданий. — Я молил его, он понял. — Прости меня и знай, что я не желаю тебе зла.

— Скажи ему, — вставил Чет, — скажи ему, Чарльз, что ты тоже не желаешь ему зла.

— Почему я должен это говорить?

— Потому что это — ложь, но люди так мирятся.

— Чет, — сказал я ему, — я знаю, что ты думаешь обо мне. Вот у тебя есть все причины желать мне всего самого наихудшего…

— Мне нравятся твои «зло» и «наихудшее», — ответил он. — Кстати, а где ты словечки-то такие выкопал?